– Егорушка, а если не секрет, что у тебя была за история? Романтическая? На севере? Твоя Валя упоминала о ней…
– Том… – Под действием алкоголя у Егора обычно было благодушное настроение, но тут он вдруг нахмурился. – Пожалуйста, сделай одолжение, не называй ее больше так. Она не моя, я не ее, и по-другому никогда не будет.
– Что, поссорились? – сочувственно вздохнула Тамара.
– Нет, я даже и не думал с ней ссориться. Я просто не люблю, когда за меня принимают решения, причем относительно меня же. Так что тем, кто все-таки пытается это делать, остается принять тот факт, что я не стану им следовать. Или не принять и тогда обижаться попусту, но это уже, извините, вина не моя.
– Характер, – уважительно протянула Тамара. – Но мы с тобой уклонились от темы. Или не хочешь рассказывать? Тогда не надо, я просто так поинтересовалась, по-дружески.
– По-дружески и отвечу: мне нечего рассказывать. История произошла не на Севере, а уже после моего возвращения оттуда, и ты ее знаешь не хуже меня, от начала и до конца.
– Я? – Она театрально похлопала пышными от природы ресницами. – Женька мне ничего такого не рассказывал.
– А зачем тебе было рассказывать то, в чем ты день за днем участвовала сама? Самоотреченно ухаживая за Женькой, прощая ему все на свете и продолжая любить его даже после смерти? Знаешь, трудно было постоянно находиться рядом и не оценить всего этого. Я по крайней мере оценил. Вот тебе и вся история. А ты даже и не заметила, как я к тебе отношусь, хотя женщина обычно всегда чувствует, если мужчина к ней неравнодушен.
– Это не про меня, – согласилась Тамара. – Потому что есть женщины, которые вообще уже ничего не чувствуют. Я как умерла тогда, понимаешь, Егор?
– «Во мне горит все, корчась и чернея, и этот пепел душит изнутри», – процитировал он.
– Точно! Не знаю, чьи это слова, но этот человек словно бы и мне тоже в душу заглянул.
– Но ты ведь еще молода, Тома. На восемь лет младше нас с Женькой! Тебе еще жить и жить на полную катушку…
– Хорошо звучит, но только как это сделать? – Тамара развела руками. – Может, ты мне подскажешь, как жить, если я не могу? Вернее, могу только так: автоматика вместо чувств, а вместо любви карьера с работой. Все. Остальные функции не включаются. А, гори оно все действительно синим пламенем!
Она в сердцах схватилась за стопку, но Егор вдруг придержал ее руку, оставив настойку на столе, поймал Тамарин взгляд и, склонившись к ней по нему, как по ниточке, поцеловал ее так, как делал всего только раз, в безумную ночь их знакомства. Это оказалось так неожиданно и так внезапно волнующе, что в первые мгновения Тамара полностью оказалась во власти этого поцелуя. Давно забытое, но какое, оказывается, острое ощущение! Чувствуя, что сердце у нее готово проскользнуть пульсирующим раскаленным комком куда-то в живот, Тамара обеими руками уперлась Егору в грудь и одновременно мотнула головой, высвобождая губы из огненно-чувственного плена.
– Латонин, не стоило этого делать. – Она старалась говорить спокойно, но сбившееся дыхание выдавало ее.
– А то что? Функции включатся? – спросил он глухо. – Ведь могут, только ты сама этого избегаешь, Том. Но подумай: Женька не стал бы тебя за это судить. Наоборот, он не хотел, чтобы ты после него хоронила себя заживо.
– Я знаю. – Тамара все-таки добралась до стопки и осушила ее одним глотком. – Но не могу, прости. Не надо путать физиологию с чувствами. Иначе может получиться так: пять минут удовольствия, а потом от этого всего будет тошно на куда больший срок. Я отдаю себе в этом отчет, поэтому даже ни разу и не пыталась проверять эту истину. Иначе, – она оценивающе посмотрела на Егора, – если бы на ком и проверила, то на тебе. Если бы ты, конечно, на это пошел, с твоим-то замысловатым характером.
– Да какой тут характер! – Он тяжело вздохнул и снова налил им обоим. – Я люблю тебя, Томка, и давно. Жил от встречи к встрече. А как уж слишком долго не виделись, так я с мясом с этим тебя озадачил: понимал, что тебе будет проще приехать, чем рецепт диктовать. Потому что сам знаю, что рецепт-то занудный.
– Латонин, ну ты и наглец! – поразилась Тамара. – Сам, значит, умеешь? А я-то ему еще старалась, стряпала от души… – Она много чего могла бы ему еще сказать, хотя мысли в ее голове уже не желали составлять дружную компанию, разбредаясь все шире, но против последней стопки оказался еще и желудок.
Побледнев, Тамара умолкла и опрометью кинулась из-за стола в прихожую, а оттуда – в маленькую каморку с биотуалетом.
– Томка, – буквально через минуту Латонин оказался у нее за спиной.
– Исчезни, – выдохнула Тамара, чуть разогнувшись, но даже не делая попытки обернуться. Впрочем, ей вдруг стало так плохо, что даже настаивать не было сил. Нечасто она так перебирала! Хотя для этого и надо-то было не слишком много, так что дело было, в общем, не сложное.
– Вот, держи. – Латонин действительно исчез, но только после того, как подал ей воду и полотенце.
Сознание у Тамары было в полуотключенном состоянии, но все же где-то на задворках мозга мелькнула ехидная мыслишка о том, что человек он, похоже, в этих делах бывалый. А потом организм снова скрутил ее над «фаянсовым другом», стремясь избавиться от излишков алкоголя, и все мысли исчезли прочь без следа. Остались только ощущения, главным из которых была тошнота. Потом, когда она все-таки отступила, обессилевшая Тамара добралась до умывальника, тщательно прополоскала рот с зубной пастой, поскольку собственно чистка зубов была сейчас уже за гранью ее возможностей. Умылась. Но только сделала шаг за порог, как ее снова зашатало и закружило, так что она вынуждена была сползти вдоль стеночки и замереть. Кровать, стоящая в ближайшей комнате, мнилась Тамаре вершиной Эвереста, взобраться на который было нереальной задачей.
– Томка. – Егор то ли подхватил ее на руки, то ли она сама воспарила.
А потом поплыла из прихожей, через дверь, в теплую комнату, в которой Егор предусмотрительно открыл форточку, впуская морозную свежесть, от которой сразу же стало легче дышать. Свежо, но не холодно – как раз то, что сейчас было необходимо измученному Тамариному организму. Она расслабленно вытянулась на кровати, радуясь тому, что ее больше не тошнит. А Латонин принялся ее… раздевать? Не зная, как на это реагировать, Тамара на какое-то время позволила себе оставаться тряпичной куклой. Чего он от нее хочет? И главное, хочет ли этого она? Насколько она еще трезва и насколько вообще сильна, чтобы бороться с этой своей проклятой физиологией? Или наплевать на все, и будь оно потом что будет? Женька бы ей это простил, а скорее всего, даже порадовался бы за нее из того, другого своего измерения, в которое он перенесся теперь. Егор тем временем раздел ее до нижнего белья и, поколебавшись, снял с нее еще и лифчик, оставив в одних только трусиках. Замер над ней, разглядывая ее всю – Тамара кожей ощущала на себе этот взгляд, – а потом медленно и осторожно провел руками по ее телу. Начал, как когда-то, с ключиц и шеи, потом – грудь, и живот, и бедра. Ладони у него были чуть шершавые, по-мужски загрубевшие, но ласковые и теплые. А еще Тамара слышала его неспокойное дыхание и ощущала его волнение всем своим естеством. Оно передавалось ей, как какой-то импульс, как электрическое поле, меняющее минус на плюс. Особенно когда Егор, склонившись над ней, поцеловал ее в шею. Тамару так и потянуло ему ответить, ну или по крайней мере просто обнять. Однако она так ни на что и не решилась, оставшись неподвижной. А в следующую минуту почувствовала, как Егор натягивает на нее ночную рубашку. Надел, расправил, укрыл ее одеялом. И вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
