Глава двадцать девятая
Вы едете по шоссе, и из-под огромного восемнадцатиколесного грузовика перед вами выскакивает крошечный камушек, который с неожиданно громким звуком ударяется о лобовое стекло. Тот камушек, который по размеру, возможно, не больше ногтя на вашем мизинце, оставляет на стекле невидимый след. Хотя сначала вы не замечаете его, от него наверняка разойдется широкая паутина. Поверхность треснула и покрылась сетью царапин. И со временем вы все видите сквозь разломы и трещины. Если же вам предстоит выдержать еще один удар, то вы попадете под страшный дождь из битого стекла.
Теперь, когда завеса лжи начала приподниматься, я вдруг стала вспоминать какие-то разрозненные фрагменты из прошлого. Они хлынули на меня потоком, который я не могла остановить. Как часто вы видите что-то, а потом анализируете это? Я верю в то, что когда мы детьми сталкиваемся к какими-то непонятными вещами, мы откладываем их в нашем подсознании. Потом, когда мы приобретаем достаточное количество знаний, мы начинаем заново прокручивать события прошедших лет. Я говорю сейчас о досадных недоразумениях, о двусмысленных высказываниях, о подводных камнях, о том, что может трактоваться по-разному.
Я довольно четко помню один зимний день. Мне было восемь. Я училась в третьем классе, и мы все собрались возле окон, на которых висели жалюзи. Мы наблюдали, как снег с необыкновенной быстротой покрывает всю детскую площадку во дворе. Небо было, словно перед метелью, серо-черным. В нашей школе учились в две смены, а еще туда приходили заниматься дошкольники. Всех дошколят отпускали в полдень, а школьники уходили в три. Для всех не хватало автобусов. Мамам звонили заранее, и они выстраивались на машинах в очередь у входа в школу. Я до сих пор помню ощущение счастья и вины одновременно. Я направлялась в дом, в котором тепло и уютно, где меня ждал камин, бутерброды с сыром, приготовленные в гриле, и горячий шоколад, а другие так и останутся стоять у окон и наблюдать, как мир становится все белее.
Нас собрали у стеклянных дверей. Каждый раз, когда они открывались с порывом холодного ветра, в холл врывались снежинки. У всех детей носы и щеки порозовели от долгого ожидания. Меня забирали одной из последних. Я заметила, как приблизилась знакомая машина, но женщина за рулем показалась мне чужой. У нее было жесткое выражение на сером и уставшем лице, волосы сбились набок, а в глазах застыл гнев. Моя мама всегда была в отличной форме. Я ни разу не видела, чтобы она была небрежно одета. Утром нас всегда провожала женщина в красной шелковой пижаме, с расчесанными волосами, в красивом черном бархатном халате и тапочках такого же цвета. Утром Грейс неизменно была в образе любящей матери, и свою роль она играла безукоризненно.
Женщина, сидевшая за рулем нашего черного «мерседеса», казалась взволнованной, раздраженной и грустной. Она смотрела перед собой с таким выражением, как будто погода доставила ей горькое разочарование. Я помню, что в моей душе все встрепенулось. Я увидела маму без ее привычной маски.
Моя учительница, мисс Анжелика, сказала:
— Вот и тебе пришло время отправляться домой, Ридли. Вон твоя мама.
Я отвернулась от женщины за рулем и покачала головой:
— Это не она. Мисс Анжелика, вы ошиблись.
— Ридли, посмотри внимательно, — произнесла учительница, смущенно улыбаясь мне.
Когда я снова посмотрела на машину, то заметила свою маму, которая энергично махала мне рукой. От неожиданности я вздрогнула и подалась вперед. Когда мама наклонилась и толкнула дверцу машины, я села рядом с ней, уловив знакомый аромат ее духов «L’air du Temps» (бутылочка из матового стекла с красной птичкой на пробке). Мама смахнула снег с моей шапки.
— Ничего себе, сколько снега! — бодро воскликнула она. — Поехали за твоим братом. Затем отправимся домой и выпьем горячего шоколаду.
Я все еще с недоверием взирала на нее.
— Что такое? — обратилась она ко мне с улыбкой, когда заметила, что я не отрываю от нее глаз.
— Я тебя не узнала, потому что ты была не такая, как всегда.
Мама рассмеялась, как будто я сказала что-то забавное. Но в ее улыбке была примесь горечи.
— Неужели?
Она повернулась, состроила гримасу и высунула язык.
— А сейчас ты бы меня узнала?
Я захихикала.
Что я хочу этим сказать? Что я пытаюсь объяснить себе сейчас? Речь идет о том, что я была окружена паутиной лжи, которая проявлялась и в мелочах, и в серьезных вещах.
Я снова вспомнила тот день, когда подслушала в кухне разговор между моей матерью и Максом. Мама была очень рассержена, но их голоса звучали не так, как обычно звучат голоса пусть и хорошо знакомых, но все же посторонних людей, когда они беседуют друг с другом. В словах Грейс было слишком много эмоций. Словно существовал целый пласт отношений, которые они намеренно скрывали от меня.
— Привести с собой на вечеринку Эйса одну из этих! О чем ты думал?
— Я не хотел появляться в вашем доме один, — произнес дядя Макс. В тоне его ответа был скрыт какой-то смысл, но я не могла его расшифровать.
— Ерунда, Макс.
— Чего ты хочешь, Грейс? Прекрати добивать меня своими дурацкими проповедями.
Моя бабушка по материнской линии всегда с гордостью говорила о том, что ее дети никогда не дерутся и не ссорятся. Я думала, что это признак хороших отношений, построенных на бесконфликтности и любви друг к другу. Но затем я услышала, как мой отец тихо пробормотал:
— Угу, они никогда не ругаются, потому что никогда не разговаривают друг с другом.
— Что ты сказал, Бенджамин?
— Ничего, мама.
Он всегда произносил это слово так, словно оно жгло ему язык. Свою мать он называл «мамуля».
Я помню, что и мои родители никогда не ссорились, только из-за Эйса. Когда у моей мамы было хорошее настроение, в доме сияло солнышко, раздавались звуки музыки, а в камине зимой, как правило, весело трещали дрова. Если мама злилась, она сидела в одиночестве и тишине, пока ее приступ хандры не проходил. Мне было несложно догадаться, когда в доме сгущались тучи.
— С тобой все в порядке? — Джейк положил руку мне на затылок.
— Да, просто захлестнули воспоминания.
Он кивнул в знак понимания.
Такси, которое мы поймали на Хикс-стрит, остановилось прямо перед входом в дом Эйса. Я не испытывала радости по поводу предстоящей встречи. Я очень сердилась на него за то, что случилось в прошлый раз. Но больше мне не к кому было обратиться с вопросами. Мой брат знал больше, чем говорил. Его пассивное поведение и агрессивные намеки были красноречивее слов. Я решила настаивать на откровенности. Я не собиралась уходить, не узнав правды, какой бы горькой она ни была. На этот раз точно.
У входа на этот раз никого не было. Хотя была только половина пятого, на улице уже стемнело.
