– В общем, соседи услыхали выстрелы в три часа ночи, но милицию вызвали только через полтора часа, уже к пяти ближе, – заговорил Асланов, поворачиваясь к Яну. – Почему так? Ну-у… Боялись. Основания у них были в общем-то. Покойник этот, Борисенко, три ходки имел. Нет, жил тихо, завязал давно: но все равно побаивались его. Да и говорят, «под стаканом» чудил иногда… Хотя заяв никто не писал. Ну это ладно… В общем, к полвосьмого его до морга наконец довезли, а через час туда эксперт наш доехал, Лев Михалыч. Глянул – и говорит, мол, ни с какой чердачной лестницы он не падал, налицо смерть от удушья, причем не просто так – от удушья, ха! – это отравление, вдохнул он что-то. Потому и зеленый весь такой, и следы рвоты на лестнице. Ну, товарищ подполковник вас сразу же…
– Ты на месте был уже? – быстро спросил Ян.
– Меня первым подняли, как наряд туда прибыл. Михалыч там сейчас, с Малиновским – это следак наш. Ну, познакомитесь.
– Ясно, – сухо ответил Климов, давая понять, что пока ни о чем говорить не намерен.
Переулок Красовского оказался узкой дырой, выводящей на заросший кленами берег Граи, но метров на триста правее Железного моста. Возле покосившихся ворот, где жил старый вор Борисенко, снег был разъезжен и растоптан, как и ожидалось. Милицейский «УАЗ» со скрипом тормознул у калитки, сержант заглушил движок. Асламов выпрыгнул из салона, попытался открыть дверь Яну, но тот опередил его.
– Следы вокруг дома ты смотрел? – спросил он вполголоса.
– Смотрел, понятно, – кивнул опер. – Только тут часа в два снежок посыпал, вы не видели, наверное…
– Видел, – мрачно отозвался Климов. – Так, на всякий случай спросил. Но если они на чердак запрыгивали, то хоть что-то от них должно было остаться?
– Вы думаете, это опять «черти»?
В голосе молодого лейтенанта прозвучал такой ужас, что Ян только вздохнул и сплюнул в снег.
– Идем, – сказал он.
– Да вокруг дома и не было ничего, – с обидой проговорил Асламов.
– С собакой, что ли, ходили?
– Откуда у нас собаки?.. Тут сам мясо два раза в неделю видишь…
Двор свой, маленький и неряшливый, Борисенко чистить даже не думал – от калитки к веранде затоптано было так, словно тут рота маршировала. В общем-то так оно и было, наверное: милиция, санитары с носилками… Вокруг дома по свежему снегу тоже тянулись цепочки глубоких следов, не один опер Асламов там лазил. Климов только вздохнул. Что тут теперь найдешь?
Вымазанный по кирпичу белой краской, дом убитого выглядел не то чтобы совсем бедно, а как-то убого, так, словно хозяин плюнул на него много лет назад и жить собирался недолго. Ян посмотрел в грязное темное окно, вошел в открытую Асламовым дверь.
Здесь пахло кислой, пьяной старостью. Налево от пыльной и захламленной веранды – кухня, прямо – комната, просторная, метров на двадцать, с двумя окнами и батареей парового отопления между ними. За облезлым письменным столом сидел высокий мужчина в кожаной куртке, быстро писал что-то на листе бумаги, вложенном в папку. Заслышав шаги, он резко поднялся, глянул на Климова. Яну сразу не понравились эти серые глаза: равнодушные и в то же время слишком самоуверенные.
– Малиновский, – коротко представился он, даже не подумав протягивать руку. – Вы это… от Сомова?
– Климов, – ответил Ян. – Где люк на чердак находится?
– В кухне.
Ян покрутил головой, разглядывая жилище покойного Борисенко. Как ни странно, обычного алкоголического свинарника он не увидел, скорее наоборот. Разобранный диван годов шестидесятых со сброшенным на пол ватным одеялом, рядом старинный шкаф, напротив – румынская тумбочка, на которой стоял вполне приличный «Рубин» последних советских выпусков. Возле кровати торчала самопальная табуретка, а на ней стакан с водой и пузырек корвалола.
Кухня оказалась не меньше комнаты. Чердачный люк находился чуть сбоку от двери, на него вела крепкая, привинченная к полу лестница.
– Михалыч! – крикнул Асламов. – Вы где?
Сверху раздалось шуршание, шаги, и в полутемном провале люка возникло молодое лицо в очках с толстой, давно вышедшей из моды оправой.
– Тут я, Юрик! Это ты от Вадим Сергеича привел? А, здравствуйте! Войтюк моя фамилия, можно просто Лева. Это для них я там Лев, понимаете, Михалыч. Поднимайтесь сюда!
Посмотрев на ступеньки и не обнаружив на них ни единого следа крови, Климов резво вскарабкался наверх. Войтюк оказался довольно тщедушным парнем лет тридцати в свитере с оленями и потертых джинсах. На Яна он глядел снизу вверх.
– Интересно здесь, не правда ли?
– Еще ка-ак, – согласился Климов. – Охренеть!
Такого он не то что никогда не видел – вообразить даже не мог.
Правее люка плотно пригнанные доски пола были усеяны осколками фарфора с какими-то красивыми рисунками, там и сям торчали вскрытые коробки с японской стереоаппаратурой восьмидесятых. Преобладали здоровенные двухкассетники Sharp, но попадались также Sony и Aiwa. Под стеной на свернутых коврах Ян разглядел аккуратно проложенную полотном стопку автомобильных стекол, рядышком – ящики, заполненные какими-то запчастями. Слева, на полу, лежало несколько торшеров, частично прикрытых смятым тряпьем, меж ними можно было разглядеть хрустальные бра, а еще кем-то изодранную в клочья коробку, поверх которой валялась куча бронзовых индийских кувшинов, дико модных в семидесятые годы.
– Знаете, что там за стекла? – смеясь, поинтересовался эксперт. – Жигулевские! Задние, с обогревом! Швеция, между прочим. Еще лет пятнадцать назад за такое стеклышко на Кавказе три тонны мандарин отвешивали и до смерти благодарны были. Копил Борисенко на старость, да время свое прозевал. Изменила ему эпоха, понимаете ли… Нет, сейчас все это фуфло тоже каких-то денег стоит, но разве сравнишь?
Он остро посмотрел на молчаливого Яна и вдруг умолк.
– Да, это музей, – согласился Климов. – Но здесь вы уже все вскрыли?
– Я кое-что двигал с места на место, – нахмурился Войтюк. – Но ничего не вскрывал. У меня тоже, знаете, есть такое ощущение, что коробки были запечатаны. При этом не взяли, как я понимаю, ничего… Да вы на фарфор посмотрите. Это ж сервиз «Мадонна», люди за него убивались, в Норильск ехали работать, чтоб жена пилить перестала. И все побито…
– А стрелял он куда? – спросил Ян, поднимая голову к железной крыше.
– Тут у нас тоже все очень интересно.
Эксперт прохрустел по фарфору к толстой серой балке, поддерживающей кровлю, ткнул пальцем в отверстие на уровне своего уха:
– Пулю я вынуть пока не могу, иначе весь дом завалится. Пуля одна, мы тут все, считай, перерыли, – а гильз было три. И лежали они аккуратненько вон там, правее люка, под коврами, которые нам перетряхивать пришлось. Патрон – «Люгер 08», он же «Парабеллум», один из самых распространенных в мире. А вот из чего он стрелял? Оружия вроде как в доме нет… Да и искать особо смысла не было: покойник свалился с лестницы уже мертвый. Кухню перерыли, чердак – нет ничего. Я, конечно, написал в заключении о гематоме на затылке плюс семьдесят шесть лет возраст, давление наверняка же… Вскрытия еще не было, и не знаю, будет ли, сейчас всем на все плевать. Но это в общем-то хрень, знаете ли. Я посмотрел, пощупал… Мне хватило. Борисенко умер от того, что вдохнул какую-то жуткую гадость, нечто вроде боевого газа, вызвавшую, скорее всего, мгновенный отек дыхательных путей, возможно, разрыв сосудов… и остановку сердца. Он успел пару раз кашлянуть кровью, но сердце уже стояло, все… Синий был, да и еще зеленоватый какой-то, я такого никогда не видел. А потом на глазах у меня сереть начал. Так что с заключением лучше не мудрить, знаете ли. Странное дело, Ян Антонович. Вас так ведь зовут, я не ошибся?..
