Прежде чем Ани успела открыть рот, их разговор был прерван появлением ее давнего друга, а временами и любовника, Аскандера. Один из самых хладнокровных мужчин, которого она знала, едва не бежал, и его глаза сверкали, как у испуганного жеребца.
– Повелительница снов, – едва отдышавшись, выпалил он. – Верховная наставница… У нас кое-что случилось…
Ани рассмеялась.
– Год только начался, и кровь бурлит, первый стражник. Да и когда на Хайра-Кхай ничего не случалось? За это я его и люблю…
Из шатров, от которых примчался Аскандер, раздались крики, и кто-то неистово заверещал. За этим последовал еще один звук – оглушающий грохот, похожий на раскат грома, заставляющий зажать уши руками. Это был рев вашая.
Аскандер развернулся и, словно ужаленная лошадь, побежал к шатрам.
– Байидун дайелы! – крикнула Хафса Азейна, обернувшись через плечо.
Она побежала следом за Аскандером.
Много позже Ани подумала: Если ты видишь, что повелительница снов куда-то бежит, лучше всего помчаться в другую сторону.
7
Праздные гуляки разбегались от повелительницы снов, как тарбоки от дикой кошки, и поступали очень мудро. Отзвук ее тревоги прокатился по обоим мирам и сделался лишь сильнее, когда толпа расступилась и Хафса Азейна увидела, что произошло.
Два охранника с каменными лицами заслоняли от атуалонца в зеленом платье молодую джа’акари, куртка которой была порвана, а на открытой коже горели красные отметины. Девушка просто сочилась гневом. Ее молодой вашай, самец угольно-золотого окраса, наотмашь бил хвостом и рычал, пытаясь пробраться мимо зеленоглазой Параджи.
По всему было видно, что эта стычка закончилась для атуалонца плачевно. Он лежал лицом в песок. Две воительницы сидели у него на спине, а еще одна стягивала жгут на обрубке, который прежде был его правой рукой.
Хафса обратилась к Курраану: Китрен, забери отсюда этого котенка, пока все не стало еще хуже.
Курраан прижал уши к голове.
Прошу тебя!
На его девчонку напали. Эта смерть принадлежит ему по праву.
Прошу тебя! – повторила Хафса.
Сейчас кровопролитная битва между вашаями и чужеземцами походила бы на прогулку по пещере масляной змеи с зажженным факелом.
Кот лишь слабо дернул кончиком хвоста, и его голос зазвучал очень мягко:
Из-за тебя я потеряю лицо. В который раз. Если я на это пойду, между нами появится кровный долг.
Договорились.
Курраан зарычал. Юный кот ответил ему воем. Гнев рвался из каждой шерстинки на его стройном теле. Старший кот раскрыл пасть, с откровенной угрозой демонстрируя огромные, украшенные золотом клыки, и младший самец отступил, поджав хвост, рыча и оглядываясь через плечо.
Барех говорит, что перед ним у тебя тоже будет кровный долг, – сказал Курраан Хафсе.
Будете драться за мой иссохший скелет потом, – бросила она. – А теперь давай-ка разберемся с этой…
Козлиной свадьбой?
Женщина фыркнула: Лучше разобраться с этим прежде, чем сюда заявится Нурати…
Толпа снова расступилась. На этот раз это было сделано не столько от страха, сколько в знак почтения к первой матери, которая грациозно проплыла вперед. Ее ноги были обнажены. Колокольчики висели на ее запястьях и лодыжках, а также были вплетены в волосы. Полупрозрачное льняное платье распахивалось при ходьбе, во всей красе демонстрируя ее круглый, как луна, живот и налитые груди. Умм Нурати, самая плодовитая первая мать в новейшей истории, являла собой живое воплощение реки Дибрис – красота и плодородие посреди грубого пустынного мира.
– Даже ноги не волочит, – прошептала Ани на ухо Хафсе. – Вот уж действительно несправедливо…
Хафса Азейна ничего не ответила. Она давно усвоила урок: «несправедливость» – это пустое, не содержащее и тени правды слово, неприменимое к существам, подобным Нурати или Ка Ату.
Или к повелительнице снов, если уж на то пошло.
Первую мать обступили несколько старших джа’акари, чьи лица оставались застывшими, словно камень. Кожа каждой из этих женщин была исполосована узорами, а в грозных взглядах светился многолетний опыт. Когда вашаи вышли вперед, присоединяясь к Парадже, один из крупных самцов, старый, покрытый шрамами боец, нежно уткнулся носом в шею своей королевы и походя бросил дерзкий взгляд на Курраана.
Это еще что такое? – спросила Хафса Азейна.
Человеку об этом знать не обязательно, – отрезал кот и замолчал.
Любопытно, – подумала Хафса, но очень тихо.
Умм Нурати остановилась, и воины замерли вместе с ней. Когда она подняла руку, толпа замолчала, если не считать плачущего младенца и однорукого мужчины, хрипло вскрикивающего от боли.
– Расскажи нам, Гителла, – обратилась она к джа’акари в порванной куртке, – что здесь стряслось?
– Эта чертова шлюха отрезала мне руку! – завопил чужеземец.
Нурати не потрудилась даже глянуть в его сторону. Ее глаза были устремлены на первую воительницу, стоявшую возле своей подопечной. Ее лицо выражало гнев.
– Сарета?
Сарета кивнула одной из воительниц, сидевших на спине у мужчины. Девушка с широкой ухмылкой стащила с себя тунику и заткнула ему рот, заглушая вопли.
– Давайте сначала.
Первая мать протянула Гителле руку и поощрительно улыбнулась.
– Что стряслось?
– Этот… этот чужак, пусть сгрызут его промежность черви, набросился на меня со своим грязным ртом и грязными глазами и схватил за грудь. Сильно, – добавила воительница.
Ее руки тряслись, когда она отвела назад порванные полы своей куртки и обнажила ряд уродливых красных борозд, похожих на следы от граблей. – Поэтому я и отрезала ему руку. Мой Барех прикончил бы его, но Параджа не позволила этого.
– Параджа поступила правильно, – произнесла Нурати. – Прежде чем раздавать смертные приговоры, нужно выслушать обе стороны. Я хочу послушать, что скажет чужестранец. О, и если первый стражник принесет мне… Да, благодарю.
Аскандер выскользнул из толпы и вернулся с тяжелой, сплетеной из речной травы корзиной. К ней были привязаны цепь и ошейник. Когда атуалонец все это увидел, его глаза стали еще шире и он возобновил попытки вырваться.
Лучше прибереги силы, – подумала Хафса Азейна. – Они тебе еще пригодятся, когда начнется погоня.
Разумеется, это мало чем ему поможет. – Курраан подавил ленивый смешок.
Эхуани.
Встав, воительницы подняли на ноги окровавленного мужчину, и теперь он болтался между ними. Его глаза, отчаянные и дикие, обегали собравшихся. Взгляд чужеземца загорелся надеждой, лишь когда в толпу разъяренного племени вошел Левиатус.
