16
Левиатус Не Ату был образованным молодым человеком и обожал карты. В своих мечтах он путешествовал по Дибрису, вкушал экзотические яства и напитки пустынных племен, тысячу раз отправлялся на поиски сестры и успешно возвращал ее домой.
Он знал о покрытых оперением львиных змеях и вашаях, о мимиках и вивернах, об огромных пауках, которые заманивали в свои сети целых овец (Атуалон вел бойкую торговлю паучьим шелком). Знал он и о том, что пустыня не уступала Нар Бедайяну масштабами и глубиной. Но одно дело наблюдать за Зеерой по картам и совсем другое – тащить по ее просторам собственный опаленный солнцем, иссушенный зад.
Зееранимы напоминали медленно ползущую по земле тень. Полтысячи людей одновременно снялись с места, и большинство из них были едва созревшими охотницами с неумолимой жаждой во взглядах. В его группе не было ни матерей, ни беременных женщин, ни цеплявшихся за материнские юбки младенцев. Самые ценные и уязвимые представители племени остались позади, в речной крепости Эйш Калумма. Может быть, такое решение и было мудрым, но в книгах, прочитанных Левиатусом, говорилось о том, что в былые времена все пустынные народы могли свободно перемещаться по пустыне под светом лун, и он почувствовал, что вместе с традицией было утеряно нечто прекрасное.
Они двигались на север на достаточно большом расстоянии от Дибриса, стараясь держаться подальше от большинства крупных змей, но при этом не так далеко, чтобы забрести на территории диких вашаев. Само существование этих людей зависело от помощи и терпения больших кошек. Вторгаться на их территорию было бы святотатством.
Хотя Левиатусу часто казалось, что истинным святотатством зееранимы считали движение с какой-либо целью. Они скорее странствовали, чем ехали в определенный пункт, эта сумбурная орава упрямых и вспыльчивых людей, решивших двигаться в более-менее ясном направлении до тех пор, пока кто-нибудь из них вместо этого не надумает отправиться домой, остановиться и вздремнуть или поехать охотиться на тарбока.
Но если отсутствие дисциплины доводило Левиатуса до белого каления, то сама Зеера представлялась ему воплощением его детских мечтаний о приключениях. На таком расстоянии от Дибриса вода осталась лишь приятным воспоминанием. Мир превратился в смешение ветра и песка под палящим солнцем, песка и ветра под светом лун, и все это тянулось и тянулось так далеко, как только мог помыслить пытливый ум. И все вокруг пело. Одно дело слушать сказки о поющих дюнах, и совсем другое – стоять в свете полных лун, чувствуя, как ползет и поднимается призванный луной песок под ногами, и слушать протяжный, тоскливый, заупокойный напев пустыни. Порой по ночам этот напев напоминал мамину колыбельную. В другое время он казался голосом мужчины, глухо басившим о своей утраченной любви.
Когда вставало солнце, голоса принимали резкий, взрывной характер. Они трещали, как огонь, призывая сердце к войне.
Днем земля горела и переливалась, подобно золоту в горнах ювелира. С каждым шагом тело Левиатуса напоминало ему, что это место непригодно для жизни, особенно для столь ничтожной и маленькой, как у него. Он без труда представлял, как Дракон Солнца Акари расправляет свои крылья, скользя по тонкому синему небу, пока Дракон Земли Сайани горит у них под ногами, мечтая о прикосновении возлюбленного. Спящий Дракон проснется и расколет недра земли, восстанет и присоединится к танцу любимого на небесах, не обращая внимания на то, что мелкие жизни горят во славу ее перерождения.
Разве только слухи окажутся правдой и Дракон Земли Сайани – действительно мать пустынных народов. В таком случае она, скорее всего, будет спать до скончания времен или проснется и решит, что не так уж нужен ей Дракон Солнца Акари, а может, бросив все, отправится охотиться на коз.
Каким-то чудом, несмотря на окружавший их хаос, большинство людей умудрялись ежедневно подниматься и завтракать до наступления рассвета. Песок еще хранил прохладу и был приятен на ощупь, а ночные охотники уже переставали бродить возле огня и окружающих его мечей, переключившись на добычу попроще. Левиатусу ни разу не удалось увидеть ни одного из этих хищников, за исключением спура, но следов когтей и борозд, оставленных там, где они тащили своих жертв, и куч величиной с палатку Левиатусу вполне хватало, чтобы радоваться сопровождению вашаев. Если бы не большие кошки, люди Зееры уже давно исчезли бы в пасти охотников.
К тому времени, когда они пересекли земли Нисфи, самого северного племени, их компания сократилась примерно до сотни людей и двух десятков вашаев. Левиатус путешествовал в окружении собственной свиты, как и приличествовало человеку его общественного положения. В число избранных входили шестеро стражников драйиксов и четверка байидун дайелов, а также Аасах и его подмастерье. Несмотря на жару, драйиксы настояли на том, чтобы оставить на себе свои чешуйчатые туники и шипастые шлемы. Реодуса среди них не было – когда стало понятно, что Матту поедет с ними по земле, Левиатус оставил молодого человека присматривать за кораблями.
Левиатус не собирался предоставлять Матту Пол-Маски возможность втереться в доверие к драйиксам.
Он задавался вопросами, видела ли когда-нибудь Зеера такое странное сборище и на каком этапе история каждого из путешественников получит продолжение. Хранительница его отца по имени Маттейра, несомненно, уже написала бы о них кукольную пьесу на потеху праправнукам. При этой мысли юноша улыбнулся.
Интересно, – спросил он себя, – каким бы она изобразила своего брата-близнеца?
Улыбка растаяла, стоило Левиатусу взглянуть на этого человека во плоти.
Сегодня Матту Пол-Маски надел обличье пустынной лисицы фенек. Непропорционально большие уши и заостренная мордочка придавали его лицу вполне подходящее выражение озорного хитреца. Левиатус заметил, что многие джа’акари поглядывали на Матту с интересом, и ему стало любопытно, чего хотелось девушкам больше – заглянуть ему под маску или под килт. Юноша спрятал улыбку и пожелал им удачи. Все знали, что Матту надежно хранит свои секреты.
То же самое можно было сказать о Хафсе Азейне.
Женщина, которая некогда была ему ближе, чем родная мать, точно призрак тащилась теперь в хвосте каравана, тихая и угрюмая, а ее лицо являло собой такую глухую маску, что позавидовал бы сам Матту. Левиатус видел ее за едой – она сидела в компании своего большого кота, от присутствия которого бросало в дрожь прочих кошек. Юноша видел, как днем, во время пути, Хафса все время удалялась от каравана то в один, то в другой конец на опасные, по его мнению, расстояния и приносила мясо чаще, чем любой другой охотник.
Каждую ночь Левиатус видел ее в палатке целительницы, когда заходил проведать Сулейму. В такие часы Хафса Азейна сидела на корточках, молчаливая, как смерть, и ее глаза смотрели куда-то вдаль, точно вглядывались в некое темное далекое пространство. Левиатусу было очень трудно примирить свои нежные воспоминания о тепле и лунном шелке с этой грозной женщиной, покрытой веснушками, точно пятнистый леопард, с намертво прилипшим к ее одеждам запахом крови.
