– Где-то здесь на песке я бросил свою еду и воду, – сказал он, обращаясь не к девушке, а к лошади. – Я мог бы ее найти, будь у меня фонарик.
Или попросить об этом вашаи, которая прекрасно видит в темноте, – весело напомнила ему Рухайя.
Девушка помедлила.
– А ты не станешь идти за мной?
– Ни за что, – заверил ее Измай.
Один вздох, и она исчезла, испарилась в сгущающихся сумерках, словно чернильная капля в темных водах реки. Измай продолжал стоять на месте, позволяя лошади узнать его получше и наслаждаясь биением собственного сердца и тем ощущением, которое оставляет воздух в легких и ветер в волосах. Это был прекрасный день, чтобы умереть, но гораздо более подходящий для того, чтобы выжить.
Именно в тот момент, когда Измай собирался осторожно обхватить рукой шею Эхуани и набросить на нее уздечку, именно в тот момент, когда она тряхнула головой и мягко фыркнула, позволив ему завязать веревку, перед ним снова возникла девушка. В руке у нее был фонарь, который искрился, плевался и светил каким-то причудливым красноватым сиянием. Рухайя плюнула и исчезла во тьме, но Измай был рад свету. Он смотрел в сторону, пока девушка подходила ближе, так близко, что он смог бы притронуться к ней, и, протягивая руку, чтобы взять фонарь, он старался не касаться ее пальцев своими. Эхуани не очень обрадовалась свету, но и отстраняться не стала.
Измай взял фонарь в одну руку, а уздечку Эхуани в другую, и поклонился с таким уважением, как будто перед ним стояли все матери Эйш Калумма со стражами за спиной. Девушка снова рассмеялась, и опять этот звук пронзил сердце Измая, вселяя в него радость.
– Не хочешь пойти со мной?
Она казалась очень маленькой и совершенно одинокой, и он не мог не задать ей этот вопрос.
Девушка положила руку на мягкую морду Эхуани.
– Иди с ним, – прошептала она. – Будь с ним добра. У него хорошее сердце.
Лошадь фыркнула и кивнула головой, а девушка прищурилась в некоем подобии улыбки. Измаю хотелось бы, чтобы она опять рассмеялась. Их взгляды на мгновение встретились.
Вдруг он начал падать, падать в темноту. Открыл было рот, чтобы закричать…
…И тут она отвернулась.
– Арушдемма не подойдет до тех пор, пока в твоих руках будет мой фонарь. Но теперь он знает твой запах, и ты его оскорбил. Это был не слишком мудрый поступок. – Ее глаза снова прищурились. – Но забавный.
– Могу ли я вернуться, чтобы снова тебя повидать? – Измай прикусил губу, как только эти слова вылетели наружу, но не смог сдержаться. Да и не хотел.
На краткий миг девушка снова встретилась с ним глазами. На этот раз он устоял.
– Если придешь, захвати с собой фонарь.
Собираясь поворачивать обратно, Измай еще раз поклонился ей и обернулся, ища собственные следы. Он чувствовал задумчивое сознание Рухайи и накрывавшую все темноту, и свет лун, которые собирались взойти во всей своей полноте и блеске, и звезды, которые были так далеко, холодные и безучастные к тревогам юношеского сердца.
– Чар.
– Что? – Измай посмотрел на девушку, обернувшись вполоборота.
Темные глаза блеснули в свете фонаря.
– Чар, – сказала ему девушка.
А затем повторила в третий раз, навеки связывая их судьбы:
– Меня зовут Чар.
26
Хафса Азейна пронеслась сквозь массивные, сделанные из золота и бронзы Закатные Ворота Атуалона, сжимая в руке свой золотой шофар. На ее лице была такая грозная гримаса, что встречающей ее толпе впору было уносить ноги, воззвав к защите холодных каменных стен.
Прошло полжизни с тех пор, как ей в последний раз доводилось терпеть присутствие такого количества людей одновременно, и их желания с мечтами давили на нее мертвым грузом. Ее пятнистая серая кобыла бросалась на любого, кто пытался к ней подойти, будь то лошадь, человек или даже вашай. Легионеры, которым в знак особого уважения доверили сопровождать Хафсу Азейну, на собственном горьком опыте усвоили, что лучше держаться от этой вспыльчивой твари как можно дальше.
Да и на ее лошадь они смотрели не менее подозрительно.
Хафса вспомнила, как въезжала сюда, будучи юной девушкой. Какими красивыми и яркими казались ей маленькие домишки с чистыми белыми стенами, витражами и медными крышами, сверкавшими в свете утреннего солнца. Как радостно встречали ее люди, пока Хафсу вели по широкой улице. В закатном свете дома` по-прежнему выглядели очаровательно: в окнах висели маленькие масляные лампы, и Атуалон напоминал хорошо освещенный магазинчик ювелира.
Цветущие деревья источали такой же сладкий аромат, от окутанных дымом и магией черных гор так же захватывало дух, с той лишь разницей, что теперь Хафса знала истинную сущность Атуалона. Это ловушка. Она стиснула зубы и проследовала по извилистой дороге вверх к Атукосу, величественной черной крепости Ка Ату и горе, в честь которой ее назвали. Жители Атуалона напирали на Хафсу с двух сторон; они были слишком близко – чересчур шумные и назойливые. Толпа пугала лошадей и доводила Курраана до того, что он в ярости бил хвостом. Люди с раскрытыми ртами таращились на вашаев, на Хафсу, на странников, точно дети, взирающие на сборище шутов.
– Только посмотрите на эти зубы! – вопил мужчина в купеческом наряде, тыча пальцем в Курраана.
Это чтобы легче было тебя съесть, – подумал кот. – Ты задолжала мне за все это большую толстую свинью, повелительница снов.
– Ай йех, – прошептала одна из джа’акари где-то рядом, за спиной Хафсы, – у этих чужестранцев ужасные манеры.
Так же, как и тогда, когда они ехали мимо близлежащих ферм и деревень, путники не останавливаясь следовали по большому городу, который все закручивался и закручивался вверх по склонам Атукоса. В конце концов Купеческий Круг и кварталы работорговцев, а с ними и мелкие постройки остались где-то внизу, и перед гостями открылись воспаряющие в небо Ворота из Драконьего Стекла, которые вели в любовные объятия Больших Кварталов.
Объятия лживого любовника, – подумала Хафса Азейна, и, поймав брошенный на них мрачный взгляд, ближайшие к ней охранники торопливо попятились. Она продолжала ехать на своей кобыле и хмуриться, когда легионный генерал Давидиан, обогнув двойное оцепление байидун дайелов и такое же количество драйиксовских стражников, материализовался из темноты и сообщил Хафсе о том, что Ка Ату требует их с дочерью присутствия.
Ка Ату требовал. Хафса Азейна почувствовала, как ее челюсти нервно сжались.
– Моя дочь была ранена, – ответила повелительница снов. – Она нуждается в пище, покое и ванной. Вивернус вполне мог бы устроить смотрины и завтра.
Если он не соизволил встретить нас лично, то пускай продолжает сидеть на своем стуле и дожидаться.
– Мейссати…
– Мейссати? Ты забываешься, легионер. Я – супруга короля. Разве ты этого не помнишь? – Хафса коснулась лежавшего на коленях посоха. – Или ты меня не признаешь?
