— Что за черт! — возмутился Алексей. — Знаю, что в лесу голову заморочить может леший, но никогда не слышал, чтобы он в девушку превращался. Кое-как выбрался из сугроба на тропинку и поковылял обратно, хлюпая растаявшим в сапогах снегом. За спиной послышалась противное хихиканье, совсем непохожее на задорный смех незнакомки. Алексей резко повернулся — на него, ухмыляясь, таращился пустыми глазницами козлиный череп. Молодой человек в раздражении плюнул, показал образине кулак и, решив, что свежим воздухом он уже надышался, пошел в избу греться.
— Садись, гость, откушай, — пригласил старик, раскладывая деревянные ложки.
На столе уже исходил паром большой чугунок с кашей, горкой лежали на блюде ломти вяленого мяса. Алексей еще не проголодался после ночной охоты, но отказываться не стал. Жидкая каша с грибами пахла дымом и была почти несоленой, но молодой человек, чтобы не обижать хозяина, молча, хлебал обжигающее варево, закусывая жестким, как подошва, мясом.
Когда чугунок опустел, старик разлил по кружкам травяной настой и поставил берестяной туесок с медом. Алексей зачерпнул ложкой душистого лакомства и с подозрением посмотрел на кружку.
— Чего косишься? — Чурила шумно отхлебнул ароматный чай и крякнул от удовольствия. — Не бойся, не отравлю. Мне это без надобности, да и гостя не пристало обижать. Я, чай, не этот прощелыга Лапша, по совести живу и веру блюду. Да и свой ты.
— Как это «свой»? — удивился молодой человек. — Ты же мне говорил, что чужого во мне почуял.
— А то и значит! — ухмыльнулся колдун. — Оборотней сам Велес хранит, а я ему служу. Рожденный волкодлаком лесу родной, а, стало быть, и мне.
— Велес?! Так ты же старым богам поклоняешься! — вспомнил Алексей разговор крестьян.
— Не старым, а истинным! — колдун погрозил пальцем, его глаза сердито свернули. — Нашим, родным богам я служу, а не иноземному распятому рабу. А ты, что, другим богам требы
[6] приносишь?
— Э-э-э, да… нет, — пробормотал молодой человек. Он совершенно не знал, как ответить колдуну, чтобы и не соврать, и не разозлить, поэтому решил перевести разговор на более безопасную тему. — А почему ты меня рожденным волкодлаком назвал? Я не рожденный — меня покусали.
— Как так? — удивленный Чурила даже забыл о важном теологическом вопросе, который только что задал. — Что-то ты, паря, не договариваешь. Коли не по своей воле оборотнем стал, как же так просто в человека перекидываешься? Ведь известно, ежели колдун кого проклянет, или волкодлак покусает, тому обратно в человеческое обличье хода нет. Ну, колдун-то еще может свое проклятие снять, да и то не всегда. А вот от укуса вовек не избавиться. Может, ты врешь? Где укус-то?
Молодой человек вздохнул и закатал рукав рубашки.
— Вот он. Видишь, отпечатки зубов? А это, — Алексей ткнул пальцем в татуировку, — браслет-оберег, что не дает превратиться в зверя. Его мне мой учитель-маг дал, а потом в такой вот рисунок превратил, чтобы не потерял ненароком, или лихие люди не отобрали.
— Укус вижу. И, правда, волкодлачий. А вот оберег слабенький, поди, не больше месяца продержится, потом менять надо будет.
— В этом ты прав, Чурила, оберег временный, а другого у графа не было. И за этот я благодарен, потому и служу ему. Мне деваться некуда, если вовремя не подновить, то рисунок начнет бледнеть, а затем и вовсе исчезнет. Тогда все! — молодой человек сжал в побелевших пальцах деревянную ложку, которую машинально взял со стола. — Не будет больше человека. А ты не знаешь, другого, более надежного средства? Ведь ты же — колдун, — спросил Алексей, виновато рассматривая обломки ложки.
— Нет, — старик покачал головой, — не знаю. Кабы знал, так не сидел бы здесь в лесу. Человека в волкодлака превратить легко, а вот управлять им сложно. Он же не просто диким зверем становится, а чудовищем. Волк, он что? Только ради пропитания убивает, а волкодлак без этого жить не может. Задерет, на куски порвет, даже если жрать не станет. Так, забавы ради. Не знаю, как твоей беде помочь. Слыхал я, был в древности народ такой — невры. Вот они умели в волков оборачиваться, когда хотели, а потом назад в людей перекидываться. А нынче это искусство забылось. Лет пятьсот назад кое-кто помнил еще, а сейчас не осталось никого из тех, ведающих. Измельчал народец, попами замордованный.
Колдун, сокрушенно вздыхая, собрал со стола посуду и скрылся в запечном закутке. Какое-то время там возился, что-то бормотал, потом появился уже в тулупе и поршнях
[7].
— Я по делам отлучусь, а к ночи вернусь — пойдешь добро свое вызволять. Сам проворонил — сам и пойдешь. Я, может, чего присоветую и до села провожу, а то тропка-то у меня заговоренная — сам дорогу не найдешь. Пока отдыхай, вон, на лежанке, а коли жарко покажется, так подстилку на лавку брось. Тебе выспаться надо, а то глаза-то как у окуня мороженного.
Глава 3
Староста вяло ковырялся в миске с кашей. Ночь выдалась бессонная и хлопотная, да и утро не лучше. Пришлось маленько поучить жену, чтобы со своим нытьем не лезла, да божьим гневом не стращала. Где он Бог-то? Отсюда не видать, да и до людишек, ему, похоже, дела нет. Подумаешь, одним больше, одним меньше. Но на храм Лапша, все же, решил пожертвовать, да и свечку потолще поставить за упокой души убиенного Алексея. Бог-то, он тоже, поди, не дурак — подношения любит.
Лапша покосился на жену, прикрывавшую платком разбитое лицо, и подумал, что Бог его уже наказал, наградив такой бабой. Пять лет как женаты, а детишек все нет. Мужики уж всякие шуточки мерзкие отпускают, пальцем в спину тычут, да хихикают. Говорят, ты, Лапша, в брюхо растешь, а не в корень, поставь, мол, зелена вина, так мы и подсобим. Ведь и рот им, пустобрехам, не заткнешь.
Чтобы отвлечься, староста решил побыстрее покончить с завтраком и заняться приятным делом — пересчитать «заработанное» ночью серебро. Но не успел.
В избу ввалился, ошалело хлопая глазами, запыхавшийся целовальник Митроха.
— Беда, Тихон Силыч! Сбег он!
— Кто сбег-то? — Лапша от неожиданности поперхнулся кашей и закашлялся.
— Дык, оба… оба того… этого… — Митроха плюхнулся на скамью, вытирая шапкой вспотевший лоб.
— Ты что несешь?! — рыкнул, отдышавшись, староста. — С утра уже набрался?!
— Ни-ни.. — Целовальник замотал головой. — Собирался, правда, для успокоения принять, но не успел. Отец Паисий заявился, мол, когда колдуна жечь будем? А я ему говорю, что, сейчас к Тихону схожу, и решим. Только теперь уж, наверное, опосля обедни. Ну, я к тебе и побежал, а по дороге к бане завернул, чтобы, стало быть, проведать, как там колдун, не околел ли. Только в бане-то и нету никого, и дверь с петель сорвана! А вокруг бани волчьих следов видимо-невидимо!
