— Господи, спаси и сохрани! — пробормотал побелевший от страха Митроха, думая, что от таких видений недолго свихнуться, что, видимо, со старостой и приключилось.
— Вот-вот, а ты говоришь, правеж — беда. А я ночью не один раз вскакиваю — да к образам, молиться начинаю, и вроде отступает зверь-то… только ненадолго.
— Да, ну и дела… — протянул целовальник, почесал затылок, покивал головой, мол, сочувствую. — Ну, стало быть, молись, коли помогает. Только… это… денег-то дашь… али как?
— Али как! — рыкнул Лапша. — Нету денег.
— Как это «нету»? — испугался Митроха, понимая, что Катюха его не обманула.
— А так и нету! Давеча велел бабе своей все в храм снести. Нам с тобой, Митрофан, не о деньгах надо думать, а о том, как грехи свои замолить, да от злодея оборониться.
— Дык, что же делать-то мне? Ведь отец казначей сулился, коли через два дня денег не принесу, послать Семку Косого с батогами, де, бить тебя будет нещадно, пока недостачу не выплатишь.
— Ништо… — равнодушно произнес Лапша, кося глазом, на отложенную книгу. — То за грехи твои наказание, его смирено сносить надо, а не роптать. Авось, за муки Господь тебе пару грехов и простит. Все равно, денег у меня нет.
— Ты что, Лапша, еще и головой ударился, — окончательно рассердился целовальник, — али тебя отец Паисий сглазил? Так вроде бы не должен, святой отец, как-никак? Неужто ничего себе-то не оставил? У тебя, чай, не одна кубышка в огороде прикопана?
— Кубышка!? — оживился староста. — А ведь и верно, прикопана в одном месте. Эй, Катька, тащи-ка сюда заступ! Хотел было до весны ее оставить, чтобы, стало быть, мерзлую землю не долбить, а уж коли ты тут случился, то и нонче откопать можно.
Лапша, возбужденно сверкая глазами, сунул в руки целовальника лопату и снял с гвоздя шубу.
— Иди, давай, я место покажу, да рядом постою, чтобы ты ничего себе не спер. А завтра поутру сам в церковь отнесу. Пусть отец Паисий оклады на образах позолотит, да целый год молитвы о моем избавлении читает. Его-то молитвы, поди, Господь быстрее услышит.
Митроха изумленно вытаращил глаза и даже задохнулся от возмущения. Понял, что староста не шутит, зло плюнул, швырнул лопату на пол и вышел, хлопнув дверью.
* * *
Зимний день короток. Кажется, вот только что тусклое солнышко начало пробиваться сквозь снеговые тучи, а уж катится к закату, торопясь спрятаться от зимней стужи за окоём земли. Серый день угасает незаметно, растворяясь в сгущающихся сумерках, на фоне которых дома кажутся черными провалами, а люди превращаются в зыбкие призрачные тени.
Алексей, проголодавшийся за целый день беготни по морозу, купил корзинку пирожков и почти все их по дороге съел. Леся только фыркнула, заявив, что в человеческой еде не нуждается, и молодой человек ей искренне посочувствовал — пироги с капустой оказались удивительно вкусными.
До Немецкой слободы добрались, когда уже почти стемнело, и тут неожиданно возникла проблема. Лесавка наотрез отказалась превращаться в ворону, заявив, что она устала, а силы понадобятся для усмирения нечистика. Идти через общий зал Алексей не рискнул — объяснять флибустьеру-трактирщику, откуда он взял девушку, и зачем ведет ее к себе, совершенно не хотелось. Время было такое, что приличные девушки к чужим мужчинам не ходили, а неприличных, похоже, вообще не водилось. Молодые люди пошли через черный ход, где неудачно столкнулись со служанкой, бывшей по совместительству женой хозяина трактира. Алексей сделал зверское лицо, трактирщица икнула и закрыла рот, проглотив, готовящийся вырваться вопрос. Конечно, она обязательно обо всем расскажет мужу, но молодой человек решил, что разберется с этим позже.
В каморке Леся, тяжело вздохнув, опустилась на тюфяк. Она была бледной и осунувшейся, задорные зеленые огоньки в глазах потухли, а руки, сжимавшие мешок с «добычей» заметно дрожали.
— Устала? — сочувствующе спросил Алексей. — Брось ты этот мешок в угол.
— Нельзя, — покачала головой лесавка. — Он выберется и удерет, да еще сперва напакостит. Нет, я его пока удержу. А ты зажги свечи и проведи ножом на полу круг, шага три в поперечине, границу солью посыпь, не жалей, чтобы просветов не было.
Пока молодой человек чертил круг и рассыпал соль, лесавка ходила рядом и что-то бормотала на незнакомом языке — читала заклинание. Затем осторожно, чтобы не наступить на границу, вытряхнула из мешка нечистика.
На пол шмякнулось существо с серо-бурой, местами свалявшейся шерстью похожее на слегка ободранного персидского кота, с такой же плоской курносой мордой и круглыми глазами. Впечатление портили острые зубы, торчащие из пасти. На передних лапах зверюшки были длинные обезьяньи пальцы с кривыми когтями, а на задних — раздвоенные козлиные копытца. Существо прижало большие пушистые уши и сердито зашипело, щелкая по полу голым крысиным хвостом с кисточкой на конце.
— Ух, ты! — воскликнул Алексей, с интересом разглядывая странную тварь. — Это кто ж такой?
— Анчутка. Нечисть мелкая, но пакостливая.
— Так вот он какой! А морда как у нашего персидского кота Пуськи — наглая и недовольная. — Молодой человек наклонился, чтобы получше рассмотреть «зверюшку».
Нечистик, оскалившись, неожиданно прыгнул на него, и Алексей отшатнулся, чуть не сбив с ног Лесю. Налетев на соляную границу, анчутка завизжал, кубарем откатился к центру круга и начал лизать обожженные лапы, поскуливая и злобно сверкая красными глазами.
— Тихо ты! — шикнул Алексей, испуганно оглянувшись на дверь.
— Нечего пока с ним разговаривать, — раздраженно буркнула лесавка. — Это тварь злобная и вредная, тут надо по-другому. Достань чашку, что приготовил, и нацеди в нее крови.
— Крови? — удивился Алексей. — Чей? Моей? Он, что, вампир?
— Конечно, твоей. Ты же у него про схрон будешь спрашивать. И никакой он не упырь, так, мелочь нечистая, хотя от крови не откажется. Кровь привяжет его к тебе, он не посмеет ослушаться. А просто так ни один нечистик с нами говорить не будет.
— Лесные твари! — злобно прошипел анчутка и заскреб когтями пол. — Отпустите!
— Сам ты тварь! — обиделся Алексей, затем помялся и спросил у лесавки — Мне что, руку резать надо?
— Ты странный… — девушка смотрела устало и раздраженно. — Как же еще? И не тяни время, иначе тварь окончательно взбесится и будет орать, как резаная. Тогда к нам прибегут люди, что сидят внизу. Будет плохо.
— Да, сейчас, — кивнул головой молодой человек.
Он тоже понимал, что лишний шум совершено ни к чему, но резать себя ему еще никогда не приходилось, и было страшновато. Стараясь не показывать Лесе свою нерешительность, достал нож и глиняную миску, зажмурив глаза, полоснул себя по запястью и ойкнул от неожиданно резкой боли. Порез набух багровым, и в плошку закапала, а затем полилась тонкой струйкой кровь. Когда ее набралось достаточно, Алексей зажал порез другой рукой, но кровь продолжала сочиться сквозь пальцы на пол, впитываясь в шершавые доски.
