Прибежав домой, Лапша покидал в суму бутыль со святой водой, серебряное, еще от деда доставшееся распятие, огниво в холщевом мешочке и краюху хлеба. Он метался по избе, соображая, что еще может понадобиться, притащил из сеней большой топор и со злорадной ухмылкой сунул его за пояс.
— Ну, я, ужо, тебе, стервецу, покажу! Будешь знать, как мне жизнь поганить! Ты у меня попляшешь! — бормотал староста, бешено вращая глазами и грозя кулаком в пространство.
— Ты куда это собрался? — спросила испуганно жавшаяся в углу Катерина.
— Я-то? — Лапша вытаращился на жену злобным взглядом, с трудом соображая, кто она и чего от него хочет. — Не твое дело! Принеси-ка лучше пару факелов, где-то в подклете они были.
Схватив две палки с намотанными на них промасленными тряпками, староста ринулся к двери и уже шагнул за порог, но вернулся. «Пути не будет!» — мелькнула и исчезла мысль. Лапша подскочил к божнице, снял икону Спаса Нерукотворного и, привязав к окладу бечевку, повесил на грудь.
— Ну, теперь, хрен, ты ко мне подступишься, тварь! — удовлетворенно хмыкнул он и решительно вышел из избы.
Через поле вела наезженная колея, поэтому до леса Лапша дошел довольно быстро, подбадривая себя матерной руганью в адрес колдуна. Но в засыпанном снегом лесу оказалось сложнее. Староста проваливался в глубокие сугробы, путался в полах длинной шубы, падал, черпая рукавами снег. Он уже не раз пожалел, что не надел снегоступы. Болели сломанные ребра, из горящей огнем груди рвался кашель, а дыхания не хватало. Лапша задыхался, харкал кровью, но упрямо пер вперед.
На какое-то мгновение он остановился, словно очнувшись от наваждения. «Куда же это я иду? — вспыхнула в затуманенном мозгу испуганная мысль. — Словно ополоумел, ведь так и заплутать недолго». Но отчаяние и бешеная злость мутным потоком смыли остатки здравого смысла, и Лапша снова полез по сугробам, углубляясь в чащу.
Вечерело, короткий зимний день заканчивался, и в лесу стало сумрачно. Заснеженные лапы елей, цеплялись за шубу, сыпали ледяной пылью за шиворот и на голову. Шапку Лапша где-то потерял, и теперь мокрые от пота и растаявшего снега волосы смерзлись и висели сосульками. Силы кончились, злость прошла, сменившись каким-то полуобморочным отупением. Лапша, хрипло дыша, опустился на торчащий из снега пенек и решил немного передохнуть. Идти он больше не мог, да и не знал куда. В морозных сумерках, растекшихся по густому подлеску, исчезли все ориентиры. Самым разумным сейчас было бы запалить костер, отдохнуть и переждать до рассвета, но для этого надо было встать и набрать сушняка, а сил не осталось.
— Умаялся-то как, болезный! — раздался насмешливый голос.
Староста вздрогнул, чуть не свалившись с пня, и закрутил головой. На другом краю небольшой полянки, буквально в трех шагах от него горбилась темная фигура. Лапша был готов поклясться — только что там никого не было. А теперь стоит кто-то, а кто не понятно. Увидев сверкнувшие красным огоньки глаз, староста испуганно закрестился, вытаскивая из сумы распятие.
— Чего суетишься-то? Ты же меня искал? — Черная тень зашевелилась, приблизилась и превратилась в колдуна. Старик с издевкой смотрел на старосту и качал головой. — По кой ты в лес пошел, дурная твоя башка? Али думаешь, тебе по силам со мной сладить?
Лапша вскочил, попятился, дергая тяжелый крест, он за что-то зацепился в сумке и никак не хотел выниматься. Тогда, плюнув на распятие, староста попытался выхватить топор, но рука онемела, обвиснув плетью. От нахлынувшего ужаса перехватило горло, грудь разорвал хриплый кашель, и из глаз покатились слезы.
— Плохо тебе, болезный? — насмешливо спросил колдун, неожиданно оказавшийся совсем рядом. — Ничего, сейчас полегчает.
Староста почувствовал у себя на шее тугую петлю, рванул ворот рубахи, силясь вдохнуть хоть немного воздуха, но петля затягивалась сильнее. В глазах потемнело, в этой душной тьме на мгновение вспыхнули красные искры, а затем и они погасли.
Лапша с трудом приходил в себя. Сознание плавало в кровавой мути, голова, казалось, была налита раскаленным свинцом, а тела он вообще не чувствовал. Приоткрыв слипшиеся веки, староста увидел невдалеке заснеженный лес, словно он стоял, хоть ног и не чувствовал. Да и голова не ворочалась. Лапша глянул вниз, но рассмотрел только свою слипшуюся от крови бороду. Стало страшно, клацнули зубы, прикусив распухший, не помещающийся во рту язык. Староста скосил глаза в сторону — совсем рядом с ним скалился торчащий на колу козлиный череп, а дальше виднелись такие же колья с черепами. Поняв, наконец, что с ним случилось, Лапша заорал от ужаса, но из перерезанного горла вырвался только слабый хрип.
* * *
Из монастыря молодой человек уходил в приподнятом настроении — цель была близка, и проблем в ее достижении не предвиделось. Настоятель даже приказал выдать ему бумагу о том, что в ограблении Тихона Лапши он не виновен, значит, преследования в городе можно не опасаться. С проникновением в Кремль ему поможет Петр Аркудий, в этом Алексей не сомневался — уж очень посланник Ватикана хотел увидеть таинственную Либерию.
Вот только занозой сидело в голове опрометчиво данное Чуриле обещание принести Велесову книгу. Молодой человек вспомнил, что говорил настоятель о колдуне, и выполнять обещание расхотелось. Насколько могут быть опасны древние артефакты, сотни лет хранившиеся под землей, молодой человек знал по собственному опыту. Слово и само по себе наделено магической силой, а уж если эти слова сложены в заклинания и вырезаны на дереве… Возможно, с помощью их старику, и впрямь, удастся пробудить старых богов и изменить ход истории.
Судя по рассказу богомаза, в подземельях Кремля, действительно, обитало зло. Было ли это как-то связано с черной паутиной или являлось следствием хранения собранных в одном месте магических гримуаров, трудно сказать. Ощущение ужаса, испытанное иноком вполне могло быть иллюзорным, своеобразной защитой от проникновения. В конце концов, пострадал-то отец Сергий не от потусторонних сил, а от сработавшего защитного заклинания. Местной нечисти после общения с анчуткой Алексей не боялся — с ней вполне можно договориться. Сомнительно, чтобы в подземельях Кремля обитали совсем уж чуждые человеку твари.
Улочки и переулки московских окраин вились, переплетались замысловатыми петлями, как заячьи следы на снегу. Город, выплеснувшись за земляной вал, разрастался стихийно. Работный люд селился слободами и строился зачастую как попало. Дома, словно цыплята вокруг наседок, жались к многочисленным церквям, обрастали хозяйственными постройками и огородами. Поэтому прямая, казалось бы, улица загибалась иной раз под немыслимым углом, а то и вовсе заканчивалась тупиком.
Алексей, торопясь добраться до Пречистенки, старался срезать углы, но только еще больше плутал. Наконец, вышел на более или менее широкую улицу, явно ведущую к центру города, облегченно вздохнул, и сразу же попятился назад — навстречу ему, бормоча что-то себе под нос шел отец Паисий. Первой мыслью было удрать, но такое поведение казалось не солидным, да и интересно, почему священник заступился за него перед настоятелем.
