Меня вынули из автобуса и, все еще с завязанными глазами, положили на больничную каталку. Когда меня повезли, я высунул правую руку — единственную конечность, которой мог двигать, и сорвал с глаз повязку. Мы въехали в больницу через ее главный вход и оказались в просторном зале, украшенном круглыми зелеными колоннами диаметром около трех футов. Мою каталку везли два медбрата в белой униформе. Люди вокруг смотрели на меня просто, чтобы убить время, в ожидании своей очереди. Черные металлические двери лифта разъехались, и мы вошли — два медбрата и два конвоира, сопровождавших меня из тюрьмы. Лифт остановился, меня вывезли в больничный коридор. Каталку покатили вперед, мимо белоснежных медсестер и дверей в кабинеты, которые точно не были тюремными камерами. Я в больнице!
Мысли немного туманились от страха и неопределенности, но я понимал, что здесь реализуется какой-то сценарий, в рамках которого можно действовать. Это оказало несомненный эффект на мою способность отслеживать ситуацию и помогло привести в порядок свои мысли. Было очевидно, у что впереди лежит длинный и очень темный туннель.
В операционной меня ждал доктор Абсалем. Он не сказал мне ни слова и вообще производил неприятное впечатление. Он дал распоряжение, и меня переложили на операционный стол. Я оглядел медицинский персонал, стоящий вокруг, — и внезапно все погрузилось во тьму.
Очнулся я утром и обнаружил, что лежу на больничной койке и в полном сознании: я твердо знал, что я военнопленный и нахожусь в Египте. Я огляделся. Палата была просторной. Я бы даже сказал, огромной. Моя кровать была единственной во всей комнате. Она находилась у левой стены, и отстояла от нее где-то на три фута. На правой стене, довольно далеко от меня, было окно во всю длину. Однако когда я попробовал приподняться, чтобы осмотреться, то обнаружил, что все мое тело заковано в гипс. Нет, к счастью, не все тело, моя правая рука по-прежнему была свободна. Обе ноги были заключены в гипсовую повязку. Гипс, покрывавший левую ногу, был соединен с гипсом, покрывавшим правую ногу, широкой секцией, обвивавшейся вокруг туловища и призванной зафиксировать раздробленное правое бедро. Левая рука была в гипсе от пальцев до плеча и наклонена под углом девяносто градусов. Никогда в жизни у меня не было переломов, и вот я получил все это по полной программе. Три мои конечности были в гипсе, плюс широкий гипсовый пояс, охватывавший мои чресла, доходивший до пупка и соединявший гипс на ногах. Эта конструкция определенно действовала мне на нервы.
Однако даже в этой не слишком удобной позиции я мог довольно много узнать о своей комнате. Дверь, состоящая из двух металлических секций, открывающихся в разные стороны, находилась далеко слева. Стены было абсолютно голые, без каких-либо «опознавательных знаков» или самых маленьких картин. В дальнем правом углу стояли стол и два стула. Там сидели двое в штатском. Они не двигались. Кроме них в палате находилась медсестра. Она подошла ко мне, и тут я почувствовал сильное головокружение и страшную жажду, которая всегда наступает после наркоза. Гипсовая повязка меня душила. Я не мог пошевелить ни одной частью тела и чувствовал чудовищную слабость. Я знал, что медсестра находится рядом и по-арабски попросил воды. Она взяла медицинский шпатель, обмотанный влажной марлей, и засунула мне в рот. Я высосал всю воду и попросил еще. Когда же я наконец избавлюсь от этой жажды, которая так меня терзает… собственно, уже сколько времени? Мысленно посчитав, я понял, что начался мой третий день в Египте.
Медсестра заговорила со мной по-английски. Она спросила, как я себя чувствую. Что-то пробормотав в ответ, я впал в полубессознательное состояние. Я понимал, что спешить мне решительно некуда. Чувствовал себя отвратительно.
Я проснулся около полудня, хотелось пить и избавиться от гипса. Теперь в комнате находились три медсестры. Одна из них подошла и представилась, сообщив, что она — старшая медсестра. Затем она вновь смочила мне рот с помощью шпателя и сказала, что я в порядке. Двое охранников теперь стояли около кровати и с любопытством меня рассматривали. Две другие медсестры присоединились к старшей, отодвинули охранников, начали мыть меня и менять постельное белье. Постепенно я отошел от наркоза, в голове прояснилось, и я постарался изучить свое новое местопребывание. К еде, которую мне принесли, не мог даже прикоснуться.
Неудобный гипс все время заставлял меня извиваться. Но все еще был мягким и немного сырым, и я чувствовал, как он трескается от моих движений. Вечером Саид навестил меня в больнице. Он с восторгом говорил о замечательном лечении, получаемым мной, сказал, что египтяне исполнили свою часть сделки и что мне не следует забывать о своем обещании. «Израильский летчик никогда не лжет», — напомнил он мне с улыбкой.
В гипсе на правом бедре египетские врачи оставили небольшое окошко над открытой раной, из которой торчала кость. Время от времени медсестра открывала окошко, прочищала рану, посыпала ее стрептоцидом
[14] и снова закрывала окошко. Несмотря на эту процедуру, по ночам у меня поднималась температура, и я точно знал, что у меня инфекция, возможно, из-за открытой раны. Пользуясь тем, что мне нужно глотать таблетки, я пил как можно больше воды, надеясь приглушить жажду, мучившую меня постоянно.
Когда я открывал глаза, в комнате неизменно находились два охранника и разные медсестры. Постепенно наладилась повседневная рутина: умывание и смена постельного белья утром, не слишком успешные попытки меня накормить, визит доктора раз в день, постоянно трескавшийся гипс…
Вечером меня снова отвезли в операционную в сопровождении нескольких медсестер, среди которых были и те, кому не было поручено заботиться обо мне. Видимо, в больнице прознали, что здесь находится израильский пилот, и захотели посмотреть на редкого гостя. Пока меня катили по коридору, я держался правой рукой за спинку кровати над головой. Одна из сестер легонько погладила мои пальцы, видимо, не в силах сдержать желания коснуться пришельца из чужого незнакомого мира. Я не мог ничего сделать и быстро разжал, а затем снова сжал свои пальцы. Египтянка вскрикнула и отдернула руку. Все засмеялись.
Кровать катилась дальше, и медсестра, увы, больше не гладила мне пальцы. Когда я проснулся на следующее утро, то увидел, что начавший разваливаться гипс заменили и что мои ноги соединены теперь прочной распоркой, не дававшей двигать ими и, соответственно, не позволявшей еще раз сломать гипс. Чтобы ускорить застывание, над ней поместили небольшой радиатор.
Я еще не выстроил никаких отношений ни с одной из сестер, работавших посменно. Всего их было восемь, по две медсестры в каждой смене. Обреченный на неподвижную жизнь в своей гипсовой тюрьме, я сосредоточился на боли и дискомфорте, на температуре, подскакивавшей каждый вечер и не спадавшей до утра, а также на попытках выяснить, каким правилам поведения мне нужно следовать.
Охрана также состояла из четырех пар, менявшихся каждые двадцать четыре часа. Одни охранники просто наблюдали за мной из угла, другие подходили и пытались со мной заговорить. Я все еще не мог есть. Мой обмен веществ все еще не восстановился, и это лишь ухудшало мое состояние.
