В результате самый опасный вылет моей жизни оказался совершенно рутинной атакой с воздуха — ничего героического, ничего славного, совершенно ничего общего с теми вылетами, о которых пишут в газетах и слагают песни. Обычная атака египетского бронетанкового подразделения, пересекшего Суэцкий канал около Кантары, близ его северной оконечности, и окопавшегося на восточном берегу канала.
Шел четвертый день войны. Нас не покидала тревога, возникшая в первые часы боевых действий. Однако к этому времени стало ясно, что это борьба не на жизнь, а на смерть. Я взлетел в составе первой формации, вместе с Яхином Кохавой и Эйтаном Йешаягу. Солнце едва показалось на восточном краю неба. Кохава сбросил шесть бомбовых кассет
[83], надеясь поразить и по возможности нейтрализовать находящиеся внизу египетские войска. Однако сброшенные Кохавой бомбы не только не поразили египтян, но их разрывы послужили будильником, поднявшим на ноги весь район.
Стремительно, словно вспышка, по обе стороны канала выросла вертикальная красная стена. Хотя солнце все еще было низко, стало светло, как в полдень. Бесчисленные зенитные снаряды египтян взвились в небо, их огненно-красные хвосты были прекрасно видны на фоне сумеречного западного неба. Мы с Эйтаном летели по душу темных танков, хорошо заметных по контрасту с желтыми дюнами, и нам предстояло врезаться в эту алую стену.
Я закричал: «Набрать высоту» и стал забирать вверх. Прежде чем я достиг высоты, с которой собирался спикировать, с западного берега канала по моему самолету выпустили две ракеты из ПЗРК. Я развернул самолет носом навстречу им, чтобы сделать их бесполезными, и спикировал в их направлении. Это известный способ не быть сбитым ракетой ПЗРК, поражающей самолет в хвост, поскольку они наводятся на тепло, производимое двигателем. Этот маневр заставил меня пересечь канал и оказаться над его западным берегом, так что мне пришлось сделать резкий разворот влево, чтобы вернуться на восток. Делая это, я спустился на высоту не больше нескольких десятков футов и мог отчетливо видеть сотни, если не тысячи египетских солдат, стреляющих из своих автоматов, возможно, надеясь меня подбить.
Я летел с бешеной скоростью, оставив позади десятки египетских БМП
[84] и бронетранспортеров, пока снова не пересек канал. Теперь я опять находился на восточной стороне, несясь между дюнами, чтобы побыстрее унести ноги. Я летел к перекрестку Таса, в северо-западной части Синайского полуострова, примерно в тридцати милях от канала, где меня дожидались Эйтан и Кохава.
От меня никто не ждал, что я вернусь, чтобы вторично атаковать ту же вражескую позицию. On pass and to the grass — «один заход и на травку» — все мы были воспитаны на этой фразе, возникшей в годы Второй мировой войны. Это означало: сделай один заход на цель и быстро уноси ноги, летя как можно ниже, едва не касаясь травы. И ни в коем случае не возвращайся туда, где враг поджидает тебя во всеоружии.
Однако все мои бомбы все еще были при мне. И хотя я знал, что это нарушение протокола, я все еще был комэском, и знал, что не имею права вернуться в Тель-Ноф со всем боезапасом, чтобы у подчиненных не создалось впечатления, что у меня сдали нервы. Поэтому я повернул обратно, оставив двух других летчиков прикрывать меня. На этот раз мне удалось выйти на точку, откуда я собрался спикировать на египетский танковый батальон, однако зрелище, которое я увидел в прицеле, оказалось столь впечатляющим, что я решил не нажимать кнопку сброса бомб. Плотность зенитного огня была просто чудовищной. В своей жизни я повидал немало стреляющих зениток, однако никогда прежде мне не доводилось видеть столько огненно-красных бутонов, как в воздушном пространстве над этим батальоном. Я понимал, что коснись меня хоть один из этих бутонов, и все планы на ближайший день придется менять.
Я снова вернулся к перекрестку Таса, намереваясь предпринять еще одну атаку на тот же танковый батальон. К югу от нас, на берегу канала, такое же звено из трех машин из нашей тель-нофской эскадрильи использовало точно такую же атакующую тактику. В третий раз устремившись в сторону канала, я увидел, как самолет Янива Литани из той второй тройки был подбит, вспыхнул и рухнул на землю в гигантском столбе пламени. В третий раз я стал набирать высоту, однако на этот раз совершенно изменив свою тактику, поднявшись на высоту, значительно превосходящую дальность зенитного огня. И хотя это сделало меня более уязвимым для египетских ракет земля-воздух, это позволило сделать правильный заход на цель и сбросить бомбы.
Что я и сделал.
Мой летный комбинезон можно было выжимать от пота. Мне подумалось, что египтяне подо мной, возможно, говорят друг другу: смотрите, если эти сионистские летчики возвращаются снова и снова, похоже, они вовсе не так умны, как мы думали. Чего египтяне не знали и не могли знать — что я командир эскадрильи и что я пойду на все, чтобы поддержать свой авторитет и установить планку для всей эскадрильи.
Я вернулся в Тель-Ноф к шести утра, выжатый, как лимон, и сильно обеспокоенный тактикой, с которой прошедшей ночью воевала оперативная дивизия израильских ВВС. Еще в воздухе по дороге домой я пришел к выводу, что нужно поменять план атаки наших троек и что следующие тройки будут использовать эту тактику — подниматься перед атакой на высоту, недостижимую для зенитного огня, в то время как один самолет тройки следит за запуском ракет земля-воздух.
Как только я приземлился, я связался с другими эскадрильями, чтобы обсудить изменение тактики. Однако ни у кого не было времени поговорить со мной. Все готовились к налету на сирийский генеральный штаб в Дамаске — атаке, о которой впоследствии напишут множество статей. То, что происходило на канале, оставалось проблемой, которую каждый командующий должен был решать самостоятельно.
Эхуд Шела, командир другой эскадрильи, базировавшейся в Тель-Нофе, погиб этим утром в семь-тридцать. Он погиб недалеко от того места, где я отбомбился двумя часами ранее. За эти два часа это был пятый летчик, не вернувшийся с задания. Двое погибли, двое попали в плен, одного удалось подобрать и спасти. В результате израильские ВВС отказались от прежней атакующей тактики в пользу новой.
Хотя шел всего четвертый день моего командования, к своему послужному списку на «Скайхоке» я смог добавить еще один сложнейший полет. Что важно, я начал становиться настоящим командиром, определяющим манеру проведения боевых операций. Все это стало возможным только при моем личном участии в боях.
