Раз за разом я сообщал ложные сведения, за исключением некоторых вещей, которые, я был уверен, впоследствии станут известны, например, имя жены (когда она будет писать мне письма) или имена моих родителей. Мой мозг лихорадочно работал. С одной стороны, я понятия не имел, как выглядит настоящий допрос. С другой стороны, я стремительно нагромождал гору лжи, которую, как я предполагал, мне предстоит повторить еще много раз, когда они захотят проверить достоверность этих сведений. Я называл неправильные адреса, телефоны и все остальное. При этом я изобретал «правила лжи», которые должны были мне помочь, если эти вопросы будут заданы снова.
Вместо адреса своих родителей я назвал другой, который хорошо помнил. В каждом телефонном номере я менял последнюю цифру. При этом я то и дело пытался их притормозить — пил стакан за стаканом вкуснейший лимонад, жаловался, что мои раны болят, и даже попросил сделать перерыв.
Все это время босс, который, как я узнал позже, был начальником египетской разведки генералом Садеком, ставшим впоследствии начальником Генерального штаба, сидел у изголовья моей кровати. Я не мог его видеть, однако в этот момент я не искал новых знакомств. Он не произносил ни слова, предоставив дело дознавателям и Саиду.
Наконец, случайным образом чередующиеся с гражданскими, последовали вопросы, касающиеся армейских дел. Я замолчал и сказал, что не имею права делиться этими сведениями, что я поверил, когда мне сказали, что это обычная форма, заполняемая перед госпитализацией, и что они меня обманули. Атмосфера в комнате сразу изменилась. Один из четверки, с грубыми манерами, вскочил и быстро и резко заговорил по-арабски. Началось обсуждение. Очень серьезное. И очень пугающее.
Один из участников квартета, тщедушный тип в забавном жакете, подошел ко мне, чтобы продолжить разговор, который, по его словам, был таким приятным. Мягким голосом он сообщил, что меня не положат в госпиталь, пока я не отвечу на все вопросы. Я повторил сказанное прежде: я не могу отвечать на вопросы, касающиеся армейских дел. Садек встал, вышел на середину комнаты и уставился на меня. Я посмотрел ему в глаза. Я понятия не имел, кто он и что происходит в его голове. Он рявкнул несколько слов — по-арабски, развернулся и вышел. Вслед за ним последовали четверо дознавателей. Я остался наедине с Саидом, который сообщил, что с этого момента на мне лежит вся ответственность за состояние моего здоровья. Я повторил ключевую фразу: «Я боевой летчик, я офицер, капитан израильских ВВС, и мне нужна медицинская помощь».
Дверь отворилась, и вошли четыре солдата с каталкой. Мне снова завязали глаза, положили на каталку и повезли. Путь из комнаты в блок, где находились камеры, проходил через тюремный двор. Был полдень, солнечные лучи проникали под повязку, и на секунду у меня возникло ощущение, что я свободен, я на воле. Однако вскоре мы снова оказались в извилистом коридоре, снова, после сложных маневров, меня доставили в камеру, снова я оказался на полу, а солдаты ушли. Дверь закрылась.
Правой рукой я сорвал с глаз повязку и обнаружил, что нахожусь в той же камере. Твердый пол, твердое ложе, единственная лампочка, светившая в шести футах над моей головой, асбестовый потолок, моя нога в металлическом корсете, мой сломанный левый локоть и рассеченная бровь. Мне хотелось кричать, что это несправедливо, но было очевидно, что все бесполезно.
Прошло около часа. Ничего не происходило. Через час я все еще пребывал в одиночестве. Снаружи доносились какие-то звуки. Звуки нормальной жизни. Шаги во дворе, звук проходящего поезда, молитвы, звучавшие из тюремного репродуктора. Громко лязгая ключами, кто-то отпер соседнюю камеру, заключенного выволокли наружу, он стонал по-арабски… Между звуками стояла тишина. Меня снова начала мучить страшная жажда, и я погрузился в мысли о том, что происходит в Израиле.
Я постарался запомнить всю личную информацию, которую сообщил египтянам, и понял, что простой карандаш и клочок бумаги кажутся несбыточной мечтой. На мне была египетская футболка. В моих глазах она была олицетворением новой страны, в которой я оказался. Как долго я буду в плену? Моя камера была самой западной в блоке, и полуденное солнце нагрело стены. Тепло проникло в камеру, и по изменению температуры я чувствовал движение времени.
Через какое-то время в двери открылась «кормушка», и в камеру заглянул чей-то глаз. Затем кормушка захлопнулась, дверь открылась и в камеру вошел Саид.
«Рабочий день заканчивается, карета „скорой помощи“ возвращается в Каир. Если Вас не заберут сегодня, Вы останетесь здесь по крайней мере до завтрашнего утра. Проявляя упрямство, Вы совершаете ошибку и причиняете себе вред».
«Я боевой летчик, я офицер, капитан израильских ВВС, и мне нужна медицинская помощь». Тело охватила слабость, я чувствовал, что у меня подскочила температура. Глубоко в душе я очень боялся, причем не только из-за своего медицинского состояния. Звуки, запахи, музыка из тюремного репродуктора, призывы муэдзина — все это не оставляло никаких сомнений, что я в арабской стране. Тем не менее сознание продолжало протестовать: я в плену? Я? Один из избранных, отобранных для первого курса, готовившего пилотов «Фантомов»
[13], когда эти самолеты только появились в Израиле? Как это могло случиться? Что я сделал неправильно?
Глава 8
12 сентября 1969 года
Дверь отворилась. У входа стояли Саид и двое из четырех дознавателей, допрашивавших меня прежде. Они предложили мне сделку. Я получаю медицинскую помощь, а когда поправлюсь — начинаю сотрудничать и отвечаю на все вопросы. Когда их любопытство будет удовлетворено, ко мне допустят представителей Красного Креста.
Я подумал, что сделанное предложение превосходит все, о чем я мог только мечтать. Я находился в шоковом состоянии. Тем не менее я действовал, словно тщательно взвешиваю и обдумываю их предложение, и принял его лишь после того, как выждал паузу. Однако египтяне были осмотрительны: «Как мы можем знать, что вы сдержите свое слово?»
— Израильский летчик никогда не лжет! — возмущенно ответил я.
Дознаватели дали Саиду короткое распоряжение и скрылись в коридоре. Через минуту один из них вернулся в камеру и обратился ко мне на иврите: «И если есть вещи, о которых мы не спросим, но вы о них знаете, очень важно, чтобы вы рассказали и о них тоже. Вы это сделаете?»
— Разумеется, — ответил я. — Если я останусь доволен медицинским обслуживанием, я, как честный офицер, сдержу свое слово.
Иврит?! Он говорит на иврите?!
На этот раз меня действительно перенесли в карету «скорой помощи», оказавшуюся обычным микроавтобусом. Сквозь повязку, которой мне завязали глаза, я мог видеть, что на улице темно. Меня положили на пол микроавтобуса, на этот раз на одеяло, и мы поехали, видимо, в госпиталь, Чтобы попасть туда, нужно было проехать по улицам города, и мне хотелось думать, что это Каир. Все городские звуки свободно проникали в микроавтобус, и я понимал, что вокруг никто даже не догадывается, что здесь, внутри раздолбанной машины, лежит израильский военный летчик, о котором, возможно, они уже слышали в новостях.
