– А Каросом Инвиктадом?
– Всеми, Брутен Трана. Я клянусь тебе.
– И куда ты хочешь отправить меня, колдун-король? За Фиром Сэнгаром?
Ханнан Мосаг удивленно покачал головой:
– Нет. Я не осмелюсь произнести имя того, кого ты должен отыскать. Здесь, в этом владении, Увечный бог течет в моих жилах – а несколько мгновений назад я был свободен. Чтобы понять. Чтобы… молиться.
– Как я узнаю, где искать? Как я узнаю, нашел ли того, кто тебе нужен?
Колдун-король помедлил:
– Он мертвый. Но немертвый. Он далеко, но призван. Его могила пуста и никогда не была занята. О нем никогда не говорят, хотя его присутствие осеняет нас снова и снова.
Брутен Трана поднял руку – и не удивился, что она дрожит.
– Достаточно. Откуда мне начинать поиск?
– Думаю, оттуда, где умирает солнце.
Воин нахмурился:
– Запад? Ты уверен?
– Не уверен. Не смею.
– Мне отправляться одному?
– Решай сам, Брутен Трана. Но прежде всего ты должен получить кое-что – один предмет – у рабыни-летерийки. Пернатая ведьма – она прячется под Старым дворцом…
– Я знаю эти туннели, колдун-король. И что за предмет?
Ханнан Мосаг объяснил.
Брутен Трана еще мгновение смотрел на искореженного колдуна, на жадный блеск лихорадочных глаз, повернулся и пошел прочь из палаты.
С лампами в руках отряд стражников, отражаясь пятном бледно-желтого света в водах канала Квилласа, маршировал по мосту под звяканье оружия и невнятное бормотание. Перебравшись на другую сторону, стражники повернули направо – по главной улице к району Ползучих Гадов.
Едва они ушли, Тегол подтолкнул Ублалу, и они торопливо двинулись на мост. Обернувшись на полукровку, Тегол нахмурился и прошипел:
– Делай, как я, дурак! Видишь? Я крадусь. Пригнись, подозрительно оглядывайся, дергайся туда-сюда. Да пригнись же, Ублала!
– Но так я ничего не вижу.
– Тихо!
– Извини. Мы можем убраться с моста?
– Сначала покажи, как ты крадешься. Давай, тебе нужно попрактиковаться.
Ублала Панг, ворча, пригнулся ниже и, наморщив мясистый лоб, посмотрел в одну сторону, потом в другую.
– Хорошо, – похвалил Тегол. – А теперь живо крадись за мной.
– Ладно, Тегол. Сейчас ведь комендантский час, и я не хочу неприятностей.
Они перешли мост, прошли тридцать шагов вслед за охранниками, потом резко повернули налево, где стал виден Биржевой депозитарий. В переулке Тегол присел и неистово замахал рукой Ублале – сделать то же самое.
– Ладно, – прошептал Тегол, – знаешь, какое крыло?
Ублала заморгал во мраке:
– Чего?
– Ты знаешь, где поселили твоего тартенала?
– Да. С остальными претендентами.
– Хорошо. Где это?
– Ну, наверное, где-то там.
– Прекрасное соображение, Ублала. Встань поближе. Я ведь главный в этом подлом воровском мошенничестве.
– Правда? А Бугг говорит…
– Что? Что говорит мой жалкий слуга? Обо мне? За моей спиной?
Ублала пожал плечами:
– Много чего. То есть ничего. Ты меня не расслышал, Тегол. Ты не неуклюжий олух, у которого голова набита грандиозным бредом или чем-то там. Вроде того. – Он вдруг просиял. – Дать ему еще раз по ушам?
– Потом. Вот что я думаю. Рядом с имперскими казармами, но в Вечном доме. Или между Вечным домом и Старым дворцом.
Ублала кивал.
– Ну так что, – продолжал Тегол, – идем?
– Куда?
– Почему-то мне кажется, что ничего хорошего не выйдет. Неважно, просто не отставай.
Быстро выглянув на улицу – в одну сторону, в другую, – Тегол пошел, пригибаясь, вперед вдоль стены. Когда добрались до Вечного дома, тени стало меньше – лампы светили на перекрестках, улицы стали шире, а солдаты теперь стояли у калиток дворца, у блокгаузов. Солдаты были повсюду.
Тегол направил Ублалу в последний укромный переулок, где они снова присели на корточки во тьме.
– Дело плохо, – прошептал Тегол. – Слишком много людей, Ублала. Ладно, слушай, мы сделали, что могли. Однако нам противостояла превосходная охрана, и поэтому все.
– Они стоят в собственном свете, – сказал Ублала. – Им ничего не видно, Тегол. Кроме того, я задумал отвлекающий маневр.
– Маневр в твоем обычном стиле, Ублала? Забудь. Шурк Элаль рассказала мне о прошлом случае…
– Такой, да. Он ведь сработал?
– Тогда именно она должна была проникнуть в имение Геруна, а вовсе не ты. Сейчас ведь именно ты хочешь поговорить с этим претендентом?
– Вот поэтому отвлекать тебе, Тегол.
– Ты спятил?
– Это единственный способ.
Со стороны улицы послышалось шарканье сапог, и громкий голос крикнул:
– Эй, кто там прячется в переулке?
Ублала присел.
– Откуда он знает?
– Бежим!
Они рванули, когда луч света от лампы добрался до входа в переулок; под крики солдат два беглеца домчались до дальнего конца переулка.
И Тегол повернул налево.
А Ублала – направо.
В ночи звенела тревога.
Такого ответа на свои молитвы Брутен Трана и представить не мог. Да еще ответа через нелепое существо – через Ханнана Мосага, колдуна-короля. Того самого, который повел эдур по пути разрушения. Амбиции, жадность и предательство – все это Брутен Трана терпел, чтобы стоять спокойно перед Ханнаном Мосагом, а не выдавить жизнь из колдуна-короля.
И все же из перекошенных губ вышла… надежда. Просто невероятно. Жутко. Перед Брутеном Траной вставали видения героического спасения. Рулад падет – прервется вся семейная линия Сэнгаров, и тогда… Ханнан Мосаг. За свои преступления. Честь можно вернуть – об этом я позабочусь.
Вот как должно быть.
Он не слишком переживал за летерийцев. Канцлер протянет недолго. Дворец будет очищен. Патриотистов сокрушат, агентов убьют, а несчастных узников, виновных, как он понимал, только в несогласии с действиями Патриотистов, – этих узников, сплошь летерийцев, можно освободить. Нет никакого бунта. Никакой измены. Карос Инвиктад использовал обвинения, как будто они подтверждают вину без доказательств, как будто они оправдывают любое обращение с обвиняемыми. По иронии он таким образом отверг человечность, став самым главным предателем.
Но даже это не так уж важно. Брутену Тране не нравился этот человек – достаточная причина, чтобы убить ублюдка. Карос Инвиктад упивался жестокостью – это делало его жалким и опасным. Если позволить ему продолжать, тогда и в самом деле есть риск, что летерийцы поднимутся в настоящем бунте и канавы во всех городах империи покраснеют от крови. Неважно. Мне он не нравится. Годами я видел в его глазах презрение ко мне. И дальше терпеть унижение я не намерен.
