Дракон обернулся, снова взглянув на Удинааса:
– В обмен на этого?
– Да.
– Хорошо, забирай его. Но не наше дитя.
Теперь рассмеялся Странник:
– Когда ты последний раз видела свое дитя, Менандор?
– О чем ты?
– Вот о чем. Он уже вырос. У него своя голова на плечах. А не твоя, Менандор. Я предупредил тебя и даже ничего не требую взамен. Старшие боги, милая, случается, знают и милосердие.
Она фыркнула – порыв злой энергии:
– Я слыхала об этом. Милая сказка, лакомство, которое ты скармливаешь своим голодным, жалким почитателям. Этот человек, отец моего ребенка, подведет тебя. Т’орруд Сегул… В нем нет веры. Сочувствие внутри него – словно сурикрыса в яме со львами – скачет так, что уследить невозможно, все время на грани погибели. Он слишком долго играл с этим, Странник. Его ты не поймаешь, не застолбишь, не привяжешь к своему делу. – Она снова рассмеялась жестоким смехом. – Я забрала у него больше, чем ты думаешь.
Включая, сука, мой страх перед тобой.
– Думаешь, можешь отказаться от меня, Менандор?
Глаза полыхнули то ли весельем, то ли презрением – а может, и тем, и другим.
– Ну скажи, Удинаас, давай послушаем твои крутые претензии.
– Вы оба думаете, что вызвали меня сюда, правда? Для вашей тупой борьбы. Но правда в том, что это я вызвал вас обоих.
– Ты свихнулся…
– Может быть, Менандор. Но это мой сон. Не твой. Не его. Мой.
– Ты дурак. – Она сплюнула. – Только посмей нас прогнать.
Удинаас открыл глаза, уставился в холодное, ясное небо и позволил себе улыбнуться. Мой сон – ваш кошмар. Он плотнее завернулся в шкуры и шевельнул ногами – проверил, что они не сломаны. Колени плохо гнутся – это нормально, после того как столько карабкались по камням и льду, – зато сам теплый и живой.
– Все в порядке, – прошептал он.
– Хорошо, – сказала Кубышка.
Удинаас повернулся и поднял глаза. Кубышка сидела рядом.
– Почему ты не спишь? – строго спросил он.
– Я сплю. И ты тоже. Тот храм – он рухнул. После того как ты ушел.
– Надеюсь, он придавил Странника.
– Нет. Ты уже отправил его прочь. И ее.
– Но не тебя.
– Нет. Ты не знал, что я там.
– Ясно, значит, я еще сплю. Что тебе надо?
– Этот храм не мог вместить столько душ. Столько горя. Он сломался и поэтому рухнул. Это ты и должен был увидеть. Чтобы понять, когда все случится. И не печалиться. И быть в состоянии сделать то, чего он ждет от тебя, только не так, как он представляет. Вот и все.
– Хорошо. Теперь ползи отсюда в свой сон, Кубышка.
– Ладно. Только запомни: не плачь сразу. Придется подождать.
– Вот как? И сколько ждать, прежде чем плакать?
Но ее уже не было.
Он подцепил какую-то проклятую лихорадку от тающего льда. Дрожал и видел галлюцинации уже три или четыре ночи. Причудливый сон внутри другого сна – и так без остановки. Иллюзия тепла, уют мехов, не пропитанных потом, целительные таинственные беседы, где смысл неважен. Мне нравится такая жизнь. Она предсказуема. В основном. А если нет – какая разница? Принимаю все, что ко мне приходит. Словно каждую ночь я получаю уроки по… по управлению.
А теперь пора к столу, заваленному его любимой снедью.
Они говорят, что он похудел.
Но он каждую ночь съедает свою порцию.
Рассвет теснил тени в расселины и долины, превращал заснеженные пики в расплавленное золото; Сэрен Педак выбралась из мехов и стояла, ощущая себя грязной и растрепанной. От большой высоты болело горло и сохли глаза, и недуг только разыгрался в этих условиях. Дрожа под колющим ветром, она смотрела, как Фир Сэнгар пытается возродить огонь. Промерзшие дрова не желали гореть. Кубышка набрала сена и сидела со своим подношением на корточках рядом с тисте эдур.
Рваный кашель раздался с того места, где Удинаас еще лежал, укутанный в меха. Лицо горело от жара, на лбу выступил пот, глаза смотрели бессмысленно. Сэрен не сразу поняла, что он смеется.
Голова Фира резко дернулась, словно его укусила оса:
– Смешно? Хочешь снова начать день с холодного мяса?
Удинаас моргнул на тисте эдур, потом пожал плечами и отвернулся.
Сэрен откашлялась:
– Над чем бы он ни смеялся, Фир, уж точно не над тобой.
– Теперь говорите за меня? – спросил ее Удинаас. Он с трудом поднялся на ноги, все еще завернутый в меха. – Должно быть, еще один сон. В любой миг белокожий воин, сидящий высоко, может обернуться драконом. А девочка Кубышка откроет рот, как дверь, в которую провалится Фир Сэнгар, снедаемый собственной жаждой предательства. – Тусклые, мутные глаза уставились на Сэрен Педак. – А вы, аквитор, вызовете потерянные века, как будто ошибки истории имеют какое-то значение.
Словно завершая странные слова, прожужжала и клацнула цепочка.
Удинаас взглянул на Чика и улыбнулся:
– А ты мечтаешь окунуть ладони в озеро крови, но не любой старой крови. Вопрос в том, сможешь ли ты так повлиять на события, чтобы достичь этого красного потока?
– Лихорадка поджарила твои мозги, – ответил воин тисте анди, тоже улыбнувшись. Потом повернулся к Силкасу Руину: – Давай убьем его или бросим.
Сэрен Педак вздохнула и сказала:
– Чик, когда уже начнется спуск? Внизу растут травы, которые помогут вылечить лихорадку.
– Еще много дней, – ответил он, крутя цепочку в правой руке. – И даже тогда… сомневаюсь, что ты найдешь то, что ищешь. К тому же, – добавил он, – его одолевает не совсем естественная хворь.
Силкас Руин, глядя на ожидающую их тропу, произнес:
– Верно. Этот вонючий воздух напоен старым чародейством.
– Каким? – спросила Сэрен.
– Оно разодрано. Возможно… к’чейн че’малли – они пользовались магией, которую трудно понять. И никогда не применяли ее в бою. Насколько помню, что-то связанное с некромантией.
– И то, что здесь, – это оно?
– Не могу сказать, аквитор.
– Так почему страдает только Удинаас? Как же остальные?
Никто не посмел ответить, раздался только рваный смех Удинааса.
Звякнули кольца.
– Я просто предложил, – сказал Чик.
Беседа, похоже, снова угасла. Кубышка подошла к Удинаасу, словно беря его под свою защиту.
Маленький костер, наконец, загорелся. Сэрен взяла жестяной котелок и отправилась на поиски чистого снега – казалось, это несложная задача. Однако тающий снег был очень грязным. Остатки гниющих растений, рябые слои угля и пепла, трупики каких-то живущих во льду червяков и жуков, обломки дерева и куски бесчисленных животных. Очень неаппетитных. Действительно странно, что не все еще больны.
