Перед лицом уничтожения оулы научились сражаться с этими созданиями. Они встретили прилив, сдержали его и повернули вспять.
Или так заявлено в сказках – звенящих, победных сказках.
Красная Маска знал иную правду. Война закончилась, потому что волна миграции кечра достигла восточного края Оул’дана и покатилась дальше. Конечно, они несли потери от воинственных предков оулов, но, честно говоря, почти не заметили препятствия на своем пути, и смерть многих соплеменников стала для них лишь еще одним суровым испытанием в цепи трагических испытаний.
Кечра. К’чейн Че’малле, перворожденные драконов.
В знании, по мнению Красной Маски, нет ничего аппетитного или полезного. Когда-то мир молодого воина был всего лишь узелком на веревке народа оулов, его осознанной привязкой к истории древнего рода. Он и не представлял, что существует так много других веревочек, так много переплетенных нитей; не сознавал прежде, как огромна сеть существования, как запуталась она со времен Ночи творения, когда явилось на свет все сущее, рожденное из обмана и предательства и обреченное на вечную борьбу.
И Красная Маска пришел к пониманию борьбы – нашел его в удивленных глазах родара и в робком страхе миридов; в неверии юного воина, умирающего на камнях; в удивленном постижении женщины, отдающей свою жизнь ребенку, которого выталкивает между ног. Он видел старых людей и животных, покорно умирающих; видел и других – сражающихся до последнего вдоха. Хотя не мог понять причины, награды, ожидающей после этой бесконечной борьбы.
Даже боги-духи его народа сражались, бились, воевали оружием веры, нетерпимостью и сладкими потоками ненависти. Смущенные и грязные, как смертные.
Желание летери неизбежно трансформировалось в моральное право владения. И только дураки верили, что такое возможно без крови.
Ну что ж, те же доводы – клыки и когти – дают моральное право бросить им вызов. И этой битве не будет конца, пока не сгинет одна из сторон. А еще вернее – обе стороны обречены на забвение.
И все же он будет сражаться.
Равнины, по которым Красная Маска двигался с тремя юными спутниками, когда-то принадлежали оул’данам. Пока летерийцы не расширили зону своих интересов на украденную землю и не прогнали исконных обитателей. Каменные пирамиды и тотемы разрушили и свалили в кучи; пропали даже каменные кольца – основа хижин. Травяной покров был содран; тут и там попадались длинные прямоугольные участки возделанной в ожидании посева земли и межевые столбы. Но Красная Маска знал, что почва здесь бедная, быстро истощаемая, кроме участков по старому руслу реки. Летери смогут снять урожай только раз или два – и верхний слой почвы унесет ветром. Он повидал такое на востоке диких земель, в далеком Колансе, – целой цивилизации угрожал голод, когда чумой наползала пустыня.
Мутная луна светила высоко в усыпанном звездами ночном небе; путники приближались к громадному стаду родара. Не было смысла забирать миридов: эти животные не способны долго бежать, – однако, лишь приблизившись, Красная Маска смог оценить размеры стада родара. Двадцать тысяч голов, а то и больше.
Большой лагерь погонщиков стоял на вершине холма к северу. Два постоянных бревенчатых дома с устланными дерном крышами возвышались над неглубокой долиной и над стадами – дома, как понял Красная Маска, принадлежат бригадиру управителя; вокруг будет строиться настоящее селение.
Припав к траве на краю дренажной канавы, прорезающей склон долины, с тремя молодыми воинами по левую руку Красная Маска изучал летерийцев еще двадцать ударов сердца, потом жестом позвал Масарка и остальных в канаву.
– Это безумие, – прошептал воин по имени Тевен. – В лагере с сотню летери, а еще пастухи и их собаки. Если ветер переменится…
– Тихо, – оборвал Красная Маска. – Собак и пастухов предоставьте мне. А лагерь… скоро им будет не до вас. Возвращайтесь к лошадям, садитесь верхом. Когда появится стадо, гоните его и направляйте.
В бледном свете луны лицо Масарка исказилось, в глазах мелькнул дикий огонек – он непросто пережил Смертную ночь, но пока, с виду, сохранил рассудок. Красная Маска подозревал, что и Тевен, и Крайсос воспользовались белдонной травкой, протащив ее в гроб, чтобы нажеваться до бесчувствия и не ощущать панику. Может, и ничего. Но у Масарка не было белдонной травки. Для него, как для большинства жителей открытых пространств, заключение в тесноте было хуже смерти, хуже всего, что можно представить.
И все же был смысл в том, чтобы прожариться в этом переходе к взрослости, когда для возрождения смотришь в лицо самому себе, собственным демонам, которых невозможно прогнать. Воин, носящий шрамы от этого перехода, начинает понимать, что такое воображение – это оружие, которое обнажается на каждом шагу, но оно столь же опасно для его носителя, как и для воображаемого врага. С развитием этого оружия рождается мудрость: во всех битвах мы сражаемся нашим воображением – во внутренних битвах, в сражениях в мире вокруг нас. Вот правда власти, и воину надлежит научиться командовать собой и другими. Возможно, солдаты-летерийцы, добившиеся высокого звания, ощущают нечто подобное, хотя Красная Маска в этом сомневался.
Оглянувшись, он увидел, как его спутники растаяли в темноте. Наверное, направились к лошадям. Ждать, быстро и тревожно дыша напряженными легкими. Застывать от малейшего шума, сжимать поводья и рукояти мечей запотевшими ладонями.
Красная Маска тихонько причмокнул, и пес, лежавший на брюхе, подобрался ближе. Красная Маска коротко сжал густую шерсть на загривке животного, отпустил. Вместе они, прижимаясь к земле, двинулись бок о бок вперед, в направлении стада родара.
Не теряя бдительности, Абасард медленно обходил спящее стадо. За ним трусили две его любимые собаки. Должник с рождения, выросший в Дрене, этот шестнадцатилетний мальчик не представлял, что существуют такие места: огромное небо, с наползающей тьмой и бессчетными звездами по ночам и с бездонным простором днем; земля, тянущаяся на невообразимые расстояния, – порой он готов был поклясться, что видит кривизну мира. А сколько жизни в траве, в небе… Весной на всех склонах появляются крохотные цветочки, в долинах зреют ягоды. Пока семья не отправилась сопровождать бригадира управителя, он прожил с папой и мамой, с братьями и сестрами, с бабушкой и двумя тетками в жалкой лачуге, окна и двери которой выходили на заваленный мусором переулок, пропахший мочой. Живой уголок его юности состоял из крыс, голубоглазых мышей, сурикатов, тараканов, скорпионов и серебристых червей.
А в этом необычайном месте ему открылась новая жизнь. Ветер, не воняющий гнилью и отходами, бескрайние просторы. На его глазах выздоравливали члены семьи – хрупкая младшая сестренка окрепла, загорела и беспрестанно улыбалась; бабушка практически совсем перестала кашлять; отец не горбился под низким потолком лачуги и в тесном рабочем сарае. А вчера Абасард своими ушами впервые услышал его смех.
А может быть, замечтался юнец, когда землю распашут и засеют семена, появится возможность отработать свой долг и освободиться?..
