– Ты прав, – ответила она скрипучим голосом, – следовало потерпеть, пока явишься, пока подойдешь поближе. И опорожниться прямо на тебя. Извини. Боюсь, мой кишечник сейчас не в форме – мышцы неизбежно слабеют.
– Ты не околдуешь меня, женщина, твоя душа ни на что не годна – бездна сметет ее, я уверен. И потом я пока не собираюсь тебя убивать…
– Вряд ли это будешь решать ты.
– Я буду решать все! – заорал Танал. – Все!
Он прыгнул к ней и начал освобождать руки, потом ноги. Она потеряла сознание и рухнула мешком, чуть не сломав обе ноги; он с трудом снял оковы с ее покалеченных, ободранных лодыжек.
Она почти ничего не весила, и ему удалось быстро подняться примерно на двадцать ступенек – до бокового прохода. Скользкий булыжный пол постепенно понижался. Танал шел с женщиной на одном плече и с лампой в свободной руке. Крысы удирали с его пути в стороны, где от почти постоянных потоков образовались глубокие узкие канавы.
Постепенно капель темной воды с полукруглого потолка над головой превратилась в настоящий дождь. От воды Джанат пришла в себя – достаточно, чтобы застонать; Танал был рад, когда она вновь потеряла сознание и прекратила царапать слабыми пальцами его спину.
И тогда появилась вонь. Исчезнувшие? Они здесь. Все. Все те, кто не понравился Каросу Инвиктаду, не был нужен ему или мешался на дороге.
Теперь в громадную круглую комнату с каменной дорожкой, огибающей глубокий колодец, в котором крабы с белым панцирем ползали среди костей. Колодец был наполнен доверху, оттого и пришлось открыть следующую комнату, потом еще и еще – здесь, под рекой, их было много.
Дойдя до последней комнаты, Танал опустил женщину и приковал одну ногу к стене. Справа и слева у Джанат были соседи, хотя ни одного живого. Танал отступил на шаг, когда женщина снова шевельнулась.
– Это на время, – сказал он. – Ты не присоединишься к своим соседям. Когда я вернусь, совсем скоро, я понесу тебя дальше. В другую клетку, о которой никто, кроме меня, не знает. Там я научу тебя любить меня. Ты увидишь, Джанат Анар. Я не чудовище, как тебе кажется. Чудовище – Карос Инвиктад; он совратил меня, сделал тем, кто я есть теперь. Однако Карос Инвиктад не бог. Он не бессмертный. Не… непогрешимый. Он думает, что я хочу ее, эту императорскую шлюху, эту грязную падшую суку. Он страшно ошибается. Ох, мне так много нужно сделать, но обещаю: я ухожу ненадолго. Ты увидишь, любовь моя…
Она очнулась от звука его шагов – затихающих, а затем вовсе пропавших за журчанием и звоном капель. Было темно и холодно, холоднее, чем раньше. Она где-то в другом месте, в другом подземелье. Только кошмар тот же самый.
Она с трудом подняла руку и вытерла лицо. На руке осталась слизь. Оковы пропали. Она попыталась подтянуть ноги и сразу услышала звон цепи, ползущей по камню. Значит, не все.
Появилась боль, пронзающая суставы. Связки и сухожилия, долго растянутые, начали сокращаться, как горящие веревки… Странник меня возьми…
Ее глаза снова раскрылись, и вместе с возвращающимся сознанием она ощутила дикий голод, вьющийся в усохшем желудке. Струйкой хлынул понос.
Хныкать смысла нет. Нет смысла и думать, кто из них более сумасшедший – он, с низменными аппетитами и тупой жестокостью, или она, цепляющаяся за остатки жизни. Курс лекций, которые она сочиняла в уме, оказался пустым бахвальством: даже вспоминать горько. Он победил ее бессмысленным оружием – а я отвечала собственным безумием. Думала, сработает. Вместо этого я отдала все, что было у меня ценного.
И теперь, когда ко мне подкрадывается холод смерти, я могу мечтать лишь о том, чтобы стать мстительным призраком, готовым мучить того, кто мучил меня, готовым стать для него тем, кем он был для меня. И верить, что такой баланс справедлив и добродетелен.
Безумие. Теперь я попрощаюсь и уйду навеки…
Она почувствовала, как к ней прикасается безумие; безумие сотрет ее самоощущение, ее представление о том, кем она была когда-то: гордым, уверенным в себе ученым, чей интеллект упорядочивает мир. Пока не останется единственная забавная идея, недостойная даже обсуждения, потому что мир снаружи не стоит того, чтобы выходить к нему – и ведь он запачкан? Такими, как Танал Йатванар и Карос Инвиктад, – они радостно купаются в собственных отбросах, ибо только запах излишеств пробивается к их оглохшим чувствам…
…и к моим. Слушай! Он возвращается, нерешительными шажками…
Мозолистая ладонь легла ей на лоб.
Джанат Анар открыла глаза.
Слабый свет со всех сторон. Теплый свет, ласковый, как дыхание. Прямо над ней нависло лицо. Старое, морщинистое и обветренное, с глазами, глубокими, как море, и так же блестящими – от слез.
Она почувствовала, как поползла цепь. Старик дернул одной рукой, и звенья развалились, будто гнилой тростник. Потом старик нагнулся и без усилий поднял Джанат на руки.
Бездна, какое у тебя ласковое лицо…
И снова тьма.
Под руслом реки, под слоем ила толщиной почти в этаж, покоились останки почти шестнадцати тысяч граждан Летераса. Их костями были заполнены древние колодцы, вырытые еще до появления реки – до того, как фильтрующий слой в далеких восточных горах изменился от катаклизма: змея хлестнула хвостом – и потоки прорыли новое русло, пронизавшее зарождающийся город многие тысячелетия назад.
Летерийские инженеры прошлых веков наткнулись на затопленные сооружения, подивились на сводчатые коридоры и круглые комнаты, на огромные глубокие колодцы с чистой холодной водой. И никак не могли объяснить, почему эти подземелья всегда остаются более-менее сухими: прорытые туннели впитывали воду, как губка.
Не осталось записей об этих открытиях – знания о туннелях, комнатах и колодцах остались доступны очень немногим. А о существовании параллельных проходов, скрытых дверей в стенах коридоров и сотнях склепов поменьше не знали даже избранные. Некоторые тайны принадлежали только богам.
Старший бог нес изможденную, доведенную до скотского состояния женщину по одному из таких боковых проходов; дверь за ним бесшумно затворилась. В голове роились обвинения, несся бурный поток гнева на себя самого. Он и не представлял всего размаха беззаконий и убийств, творимых Патриотистами; его подмывало встрепенуться, обрушить ярость на разбушевавшихся садистов.
Разумеется, это привлечет ненужное внимание, что выльется в еще более широкую бойню, уже не разбирающую между теми, кто заслуживает и кто не заслуживает смерти. В конце концов, таково проклятие власти.
И это очень хорошо скоро поймет Карос Инвиктад.
Тегол Беддикт решил, что ты должен уйти.
И мне тебя почти жаль.
Тегол Беддикт стоял на коленях на грязном полу своей лачуги, роясь в небольшой куче мусора, когда услышал шарканье в дверном проеме. Он оглянулся через плечо:
