– И что им делать?
– Сочинить историю. Мол, в их распоряжении есть некая волшебная вещица или еще что-то, что заманит в логово дураков. Разумно, если подумать. На крючок нужно насадить извивающегося червяка. А потом они выбирают кого-то на роль безумного мастера, который хочет высвободить ужасную силу этой магической вещицы и вызвать сонмища оживших трупов, бредущих по холодному пеплу… Если уж на это не клюнут герои всех мастей, то ничто их не приманит.
– И получится?
– Сначала да, но вспомните неэффективные орудия пыток. Какой-нибудь предприимчивый и удачливый дурак непременно освободится, разобьет череп дремлющему стражнику – или трем, – и начинается молотилово. Бесконечная бойня, падут сотни, тысячи необученных воинов зла, забывших наточить мечи и сражающихся с берестяными щитами, что продал им горбатый плотник.
Тут даже Фир Сэнгар не выдержал и рассмеялся:
– Да, Удинаас, ты победил. Пожалуй, твоя версия мне нравится больше.
Пораженный Удинаас замолчал и посмотрел на Сэрен Педак.
Она улыбнулась:
– У тебя талант, Удинаас. Значит, герой отвоевал свободу?
– Ничего подобного. Герой простудился в сырых туннелях, однако остается жив и укрывается в ближайшем городе, где принесенная им болезнь распространяется и всех убивает. И отныне на тысячи лет имя героя остается проклятием и для живущих на поверхности, и для жителей подземелья.
Через мгновение заговорил Фир:
– Даже твоя версия содержит скрытое предостережение, раб, и ты хочешь обратить на него мое внимание. Вопрос: чего это ты беспокоишься о моей судьбе? Ты называешь меня своим врагом, клянешь несправедливость, которую принес тебе мой народ, и хочешь, чтобы я слушал твои предупреждения?
– Как желаете, эдур, – ответил Удинаас. – Моя вера простирается глубже, чем вы представляете, и совсем в другом направлении, чем вы наверняка думаете. Я сказал, что герой получает свободу, по крайней мере в данный момент, но я ни словом не обмолвился о его несчастных последователях, его бравых компаньонах.
– Которые все умерли в логове.
– Вовсе нет. Впоследствии возникла острая нужда в новой крови. Компаньоны все до одного были усыновлены прихвостнями зла, которые были злыми только в относительном смысле, а на самом деле больными, несчастными, голодными и не слишком умными. Так или иначе, культура логова пережила возрождение, создав произведения изящного искусства и сокровища, которых еще не видел мир.
– И что случилось потом? – спросила Сэрен.
– Появился новый герой. Но это новая сказка – для другого раза. И так уже охрип.
– Женщины тисте эдур, – заговорил Фир Сэнгар, – рассказывают историю, что Отец Тень, Скабандари Кровавый Глаз, выбрал смерть по собственной воле, отправив душу в путешествие по Серой Дороге в поисках освобождения – так велика была вина его проступка на равнинах Кечры.
– Очень удобная версия.
– А теперь тонкости не хватает тебе, Удинаас. Эта альтернативная история сама по себе аллегорична, потому что честно описывает наше чувство вины. За преступление Скабандари. Мы не в силах отменить содеянное Отцом Тенью; и не нам было ему противоречить. Он вел, эдур следовали за ним. Могли мы бросить ему вызов? Вероятно. Но сомнительно. Мы и так остались с чувством вины, которую нельзя утихомирить, кроме как в аллегорическом смысле. Поэтому и держимся за легенды об искуплении.
Сэрен Педак поднялась и отнесла меч в ножнах к заплечному мешку с провизией.
– И все же эта история ходит среди женщин твоего племени, Фир. Оставим пока без внимания забавный факт, что она известна тебе… почему обещание искупления касается только женщин?
– Воин идет другим путем, – ответил Фир. – То, что мне известна эта история – и правда о Скабандари, – дело рук моей матери, которая нарушила традицию тайны. Урут не хотела, чтобы ее сыновья бежали от знания.
– Тогда как вы объясните Рулада? – спросил Удинаас.
– Не поддевай его, – посоветовала рабу Сэрен Педак. – Рулад проклят. Мечом в его руке и богом, который изготовил этот меч.
– Рулад был молод, – ответил Фир, глядя в пол и невольно сжимая кулаки. – Ему еще многому предстояло научиться. Он желал стать великим воином, героем. Ему было неуютно в тени трех старших братьев, отсюда и безрассудство.
– Я думаю, что бог предпочел его Ханнану Мосагу, – сказал Удинаас. – У Рулада не было выбора.
Фир какое-то время смотрел на Удинааса, потом кивнул.
– Если ты в это веришь, то ты гораздо великодушнее к Руладу, чем любой из тисте эдур. Удинаас, ты не устаешь меня поражать.
Удинаас закрыл глаза, прислонившись спиной к грубой стене:
– Он говорил со мной, Фир, потому что я слушал. Этого никто из вас делать не собирался – и неудивительно, ведь ваша хваленая семья только что распалась, драгоценная иерархия порушилась. Кошмар. Ужас. И раз он не мог говорить с вами, вы не желали его слушать. Он молчал, а вы были глухи к молчанию. Ничего необычного – я не жалею, что у меня нет семьи.
– Всю вину ты возлагаешь на этого бога хаоса.
Удинаас открыл глаза, поморгал и улыбнулся:
– Это слишком удобно. А если бы я искал искупления, вспрыгнул бы ему на спину и гнал скотину во всю прыть – до края пропасти и дальше, аминь.
– Тогда… кто виноват?
– Откуда же мне знать? Я всего лишь утомленный раб. Но если бы мне пришлось отвечать, я прежде всего обратился бы к упомянутой застывшей иерархии. Она захватывает всех в ловушку, и каждый старается, чтобы она захватила и других. Так, чтобы никто уже не мог пошевелиться – ни в сторону, ни вверх. Конечно, можно двигаться вниз – просто делать то, что никому не нравится.
– Значит, так живут тисте эдур, – фыркнул Фир, отвернувшись.
– Ладно, – сказал, вздохнув, Удинаас. – Разрешите спросить вот что. Почему этот меч не был предложен никому из летерийцев – блестящему армейскому офицеру, хладнокровному крупному торговцу? Почему не самому Эзгаре? А еще лучше его сыну, Квилласу? У него амбиции и глупость сочетались в нужной пропорции. Ну, если не летери, почему не шаману нереков? Не фенту, не тартеналу? Ну, конечно, эти прочие, эти племена почти уничтожены – по крайней мере, все их табу, все традиции и сдерживающие правила, – спасибо летерийцам.
– Очень хорошо, – сказала Сэрен Педак. – Так почему не летерийцу?
Удинаас пожал плечами:
– Видимо, неудачное стечение обстоятельств. Скованный счел совершенно идеальными тисте эдур – их историю, культуру и политическое положение.
– Теперь ясно, – пробормотал Фир, сложив руки на груди.
– Что ясно?
– Почему Рулад так тебя ценил, Удинаас. Ты зря тратил время, проводя дни за чисткой рыбы, когда по уровню разумности и дальновидности мог бы сидеть на королевском престоле.
