– Если кто-то хочет войти, – сказал Бугг, – то неизбежно должна быть дверь. А если ее нет, то ее нужно сделать.
– А где в разрушенном здании дверь, Бугг?
– Я начинаю понимать, что грядет.
– И можешь предложить порядок действий?
– В данном случае, хозяин, лучше ничего не делать.
– Погоди, Бугг, такой вывод я слышу от тебя, пожалуй, слишком часто.
– Хорошо бы добраться домой до комендантского часа, хозяин. Не поможете нести мешок?
– Странник помоги, ты потерял разум?
– Похоже на то.
Мысли Сиррина Канара редко спускались в глубины души, – и, сознавая это, он считал, что жизнь его благословенно безоблачна. Запуганная жена молча делала все, что он прикажет. Трое детей относились к нему с должной смесью почтения и ужаса, и в старшем сыне уже чувствовалось зарождение черт властвования и уверенности. Должность лейтенанта в дворцовой ячейке Патриотистов не мешала выполнению обязанностей сержанта охраны – защита власти требовала, в конце концов, и открытых, и тайных усилий.
Сиррин Канар, простой и незамысловатый гражданин, боялся всего непонятного и презирал собственные страхи. Однако признание страхов не делало его трусом – он сражался со всем, что ему угрожало, будь то жена, оградившая стеной собственную душу, или предатели Летерийской империи. Он хорошо понимал: его враги – вот настоящие трусы. Заговорщики парили мыслями в тучах, скрывающих суровую правду мира. Их попытки «понять» неизбежно вели к бунтарскому противостоянию властям. Даже прощая врагов империи, они осуждали слабости отчизны – не понимая, что сами и олицетворяют эти слабости.
Такая империя, как Летер, всегда находится в окружении врагов. С этого заявления Карос Инвиктад начинал процесс набора и обучения рекрутов, и Сиррин Канар радостно признал истинность этого утверждения. Враги внешние и внутренние – это те, кто желает падения империи или злоупотребляет правами, которые сама империя им и гарантирует. И нет речи о том, чтобы понять этих людей; они – зло, а зло нужно выкорчевывать.
Учение Кароса Инвиктада принесло полную ясность и настоящий покой в душу Сиррина, прежде иногда охваченную смятением, измученную неопределенностью мира, – и все, что бурлило внутри, улеглось с появлением благостной уверенности. Теперь он жил безмятежной жизнью и являл собой пример коллегам – агентам во дворце. В их глазах он снова и снова замечал блеск преклонения или страха, а порой точное отражение собственного взгляда – ровного, беспощадного, бдительного к любым проискам врага.
Два крепких Патриотиста по его сигналу шагнули к двери и вышибли ее. Створки, слетев с хлипких петель, рухнули в комнату. Крик, потом еще – из сумрака слева, где была спальня служанок, но агенты уже устремились к двери напротив. Загрохотали дробящие паркет тяжелые сапоги.
За спиной Сиррина в коридоре лежал труп тисте эдур – кто-то выставил охрану. Любопытно, но толку никакого. Отравленные арбалетные стрелы действуют быстро и практически бесшумно. Двое агентов уже оттаскивали тело – просто еще один таинственно пропавший эдур.
Сиррин Канар остановился в центре первой комнаты; еще один агент с потайным фонарем встал сбоку – света хватит. Слишком много света – нехорошо; тени должны быть живыми, должны извиваться, пугать со всех сторон. Сиррину нравилась четкость.
Из внутренней комнаты вышли два агента, между ними – фигура, полуобнаженная, волосы взлохмачены, во взгляде непонимание… нет. Сиррин Канар прищурился. Никакого непонимания. Смирение. Хорошо, предательница знает свою судьбу, знает, что ей не сбежать. Ничего не говоря, он дал агентам знак – увести ее.
Три служанки, всхлипывая, стояли у стены рядом со своими тюфяками.
– Займитесь ими, – скомандовал Сиррин, и четверо его подручных двинулись к женщинам. – Старшую нужно будет допросить, остальных убрать немедленно.
Он огляделся, довольный успешно проведенной операцией, не обращая внимания на предсмертные вопли двух женщин.
Вскоре он передаст двух арестованных конвою, ожидающему у бокового входа во дворец, и тот быстро двинется через ночь – по улицам, пустым в разгар комендантского часа, – в штаб Патриотистов. Доставит двух женщин в допросные камеры. Тогда начнется работа; и единственное избавление от мучений – полное признание в преступлениях против империи.
Простая, незамысловатая процедура, доказавшая свою эффективность. Предателям неизбежно не хватает силы воли.
И Сиррин Канар не ждал, что с первой наложницей будет иначе. Она явно еще слабее духом, чем большинство.
Женщины испытывают удовольствие от налета таинственности, но все покровы исчезают перед напором мужской воли. Верно, шлюхи умеют прятать что-то лучше прочих – за бесконечным потоком лжи, который его-то не обманет. Они относятся к нему и к ему подобным с презрением, считают слабым – просто потому, что он пользуется их услугами, как будто дело в его действительных, настоящих нуждах. Он всегда знал, как стереть веселье с раскрашенных лиц.
Он завидовал следователям. Эта сука Нисалл – он подозревал, что она ничем не отличается от его жены.
Наших врагов – легион, говорил Карос Инвиктад, так что все вы должны понять: эта война будет длиться вечно.
Вечно.
Сиррин Канар был согласен. Так все проще.
И наша задача, продолжал магистр Патриотистов – поддерживать сложившееся положение. Чтобы мы всегда были нужны.
Тут, конечно, посложнее, но Сиррину и не надо разбираться. Карос очень умен. Умен и на нашей стороне. На правильной стороне.
Его мысли обратились к ожидающей постели и доставленной шлюхе, и лейтенант зашагал по дворцовому коридору, пока его подручные строились.
Брутен Трана вошел в комнату. Взгляд остановился на трупах двух служанок.
– Когда? – спросил он у колдуна-арапая, склонившегося над телами. Еще двое эдур зашли в спальню первой наложницы и появились мгновение спустя.
Колдун пробормотал что-то неразборчивое, потом вслух сказал:
– Наверное, колокол назад. Короткие мечи. Как у Дворцовой стражи.
– Возьмите еще десять воинов, – велел Брутен Трана. – Идем в штаб Патриотистов.
Колдун медленно выпрямился:
– Известить Ханнана Мосага?
– Пока не нужно. Откладывать нельзя. Шестнадцать воинов эдур и колдун – достаточно.
– То есть ты хочешь потребовать освобождения женщины?
– Их ведь две?
Кивок.
– Они начнут допрос немедленно, – сказал Брутен Трана. – И это неприятная процедура.
– А если они получат письменные показания?
– Понимаю твое беспокойство, К’ар Пенат. Боишься насилия сегодня ночью?
Остальные воины застыли, глядя на колдуна-арапая.
