– Долго мне тебя трясти!?
Хлесткая пощечина вернула в реальность. Отдых не принес Даре ни спокойствия, ни свежести: голова так же кружилась, а гудящая боль только усилилась. Неохотно она разлепила глаза:
– О, Катя…
– Очнулась, милая! – она села рядом на кровать, тяжело дыша. – Ты кричала и дергалась во сне, все просила кого-то не уходить. Я сначала держала тебя, потом разбудить пыталась. Трясла минуты две!
Дара потерла занывшие плечи – Катерина явно перестаралась. События сна окончательно выветрились из памяти, но одно она помнила точно:
– Аркусу нужна помощь! Где он?
Катя обреченно вздохнула:
– Мы ему ничем не можем помочь. Для него специально освободили особый реабилитационный блок на нижнем уровне. Не смотри так, мне это Лейкоцит сказал. Ох и рассказчик он, устала слушать. Ты, наверное, тоже? – с такой заботой спросила Катя, что Дара напряглась, ожидая очередной остроты.
– У нас разговор не сложился, – она обошлась без лишних подробностей, надеясь избежать расспросов. Но Катя продолжила о своем:
– В Южно-Сахалинске не все так просто с безопасностью. Рассказывать в деталях Лейкоцит отказался, но сказал, что делает все для "соблюдения права граждан на жизнь". Нашего Аркуса обвинили в том, что его "плохая кровь" на это право посягает. Что с ним будет – загадка, но ясно одно: благодаря местной бюрократии нас, кажется, не убьют. Не это ли счастье? – глаза Катерины задорно блеснули.
– Как ты можешь радоваться сейчас?! Ты! Ты… – Дара подбирала слова, чтобы выразить всю глубину своего негодования. – Да что тебе объяснять, только время потрачу!
– Я могла бросить вас троих и работать здесь в департаменте эмиграции! Лейкоцит позвал, – Катерина выкорчевала из голоса нежность и мягкость. Дара поздно поняла, что перегнула, пытаясь задеть единственную подругу. – А теперь засунь свое настроение себе…!
Дара обняла Катю, не дав ей договорить:
– Прости меня! – от понимания своей глупости ей хотелось плакать, слова приходилось выдавливать. – Ты всегда шутишь и пытаешься растормошить нас, когда всем тяжело. А когда помощь нужна тебе, прячешься за насмешками, колешь ими остальных, но мы нужны тебе не меньше. И почему я раньше не заметила?
– Потому что глупая или потому что не пыталась? – беззлобно спросила Катя, аккуратно отстраняясь от Дары. – Ты меня достаточно растрогала, но хватит на сегодня нежностей. Лейкоцит просил тебя объяснить ему принцип работы Мороза?
– Не помню, – честно призналась Дара.
– Я сказала, что без Аркуса ничего не выйдет, даже со всей инфой с его планшета.
– А что сейчас делать будем?
– Смотрю, кое-кто так и не научился думать сам, – Катерина было загоготала, но тут же замолкла. – Ладно, прости. Бежать мы можем только из этого угла камеры в тот дальний. Даже если получится вырваться из палаты, дальше следующего поворота живыми не убежим.
– Ты сказала палаты?
– В Южно-Сахалинске нет тюрем. Лейкоцит определил нас в третий реабилитационный блок. Правда, местная система здравоохранения не та, что в Иркутске.
Дара обвела взглядом камеру: пустые стены и две кровати.
– И что здесь вообще можно вылечить?
– Ни людей, ни настоящие болезни здесь не лечат, зато профилактика на высоте! Ты видела тех слюнявых идиотов в палатах?
– Как грубо! – Дара отвернулась, не желая слушать дальше.
– Не перебивай, пожалуйста. Лейкоцит обмолвился, что после одного неприятного случая сто лет назад пришлось ужесточить контроль над психическим состоянием детей. Сердце Южно-Сахалинска после обработки вопроса выдало идеальное решение: агрессию нужно не сдерживать, а правильно выпускать наружу. Сделать это решили через голографические игры и пропаганду свободного секса. Самое отвратительное, что пол и возраст в этом случае не важны. Но если ребенок к тринадцати годам не проявляет интереса ни к тому, ни к другому, ему светит пара недель в такой палате. Гормональная терапия, чтобы ускорить половое созревание, и психотропы, чтобы легче выработать зависимость от голографических игр. Некоторые проходят "лечение" до семи раз. Методы не самые щадящие, но зато теперь Южно-Сахалинск самый безопасный город! – Катерина плюнула на пол. – А теперь внимание! Как, по-твоему, они это узаконили?
– Я не сильна в законах, но не позволила бы такие эксперименты над людьми.
– Горячо! Людей в этих палатах действительно нет, – Катерина замолчала.
– Ты их за людей не считаешь? – возмутилась Дара. Чужое высокомерие всегда выводило ее из себя.
– Не я. В Иркутске человек обретает гражданство и свои неотъемлемые права после рождения. Но в Южно-Сахалинске, чтобы узаконить чертову "профилактику", поправили конституцию. Теперь людьми здесь считаются с девятнадцати лет. А если "профилактика" не помогает, и подросток остается склонен к агрессии, никто не запрещает навсегда с ним попрощаться, – Катерина нервно засмеялась, прикрывая рот ладонью. – Вот вам и "развитый Южно-Сахаринск".
Дара барабанила ногтями по стене, пытаясь успокоиться. Голова заныла сильнее прежнего.
– Зачем ты мне это рассказала? Это так глупо…
– Не нам судить. Кто выжил – тот и прав. Но если бы Толиман родился здесь, все бы пошло совсем по-другому.
***
Оживленное утро на станции; Дара стояла у магнитной направляющей, провожая взглядом очередной беспилотный вагон. Хотелось уехать на нем и посмотреть город, но не бросать же Катерину! Мягкий шум работы вагонных двигателей не шел ни в какое сравнение с вечно гремящими эскалаторами в Иркутске, а оживленное гудение сотен голосов странно успокаивало, хотя Дара и предпочитала тишину. Да и местный диалект с едва произносимой "р" звучал мило. Дара вслушивалась в разговоры, одновременно пытаясь достать рукой до зудящей лопатки.
– Ты срышара? Говорят, что вчера эвакуировари все этажи выше двухсотого! Сказари, что ученья, весь урбан перепугарся, да! – девушка с двумя синими хвостами до пояса размахивала руками, пытаясь показать высоту двухсотого этажа и глубину общего страха. Ее подруга зелеными губами и жидкими ярко-желтыми волосами не переставая кивала.
Перед лицом Дары проплыл двухметровый баннер, предлагающий купить обновленный медиакат. За лопаткой жутко чесалось, но достать рукой она не могла. Врачи говорили, что через два дня зуд прекратится.
– Долбанный маячок!
На Дару вытаращилась та девушка с хвостами – первый человек, заметивший ее:
– Так ты не из урбана? – синеволосая округлила от удивления светло-голубые губы.
– Урбан это…? – смутилась Дара.
– Имею в виду, не местная? – вступилась желтоволосая.
– Мне казалось, меня можно раскусить не только по речи, – Дара натянула на лицо неестественную улыбку, как это сделали обе девушки. Если все местные обладали такой сообразительностью, то выживание города можно списать только на чудо. По пути от здравблока до станции "Технодайв корп." Дара не встретила ни одного человека без макияжа, не считая врачей и Лейкоцита. Мужчины красились не так броско, зато щеголяли реденькой щетиной всех цветов радуги. Родной цвет волос в Южно-Сахалинске явно был не в почете.
