— Что мы поймем?! — не сдержавшись, закричал
Левитин.
— Если бы убийцей был действительно Павел Мовчан, он
должен был весь перепачкаться в ее крови. Весь! При таких прямых ударах он не
сумел бы уберечь свой джемпер и брюки, которые на нем были, от пятен крови. Но,
судя по показаниям Мастукова, он ушел на проверку и пришел с проверки в одной и
той же одежде. Неужели и это вам ничего не говорит?
Климов нахмурился. Он молчал, обдумывая сказанное Дронго.
Сориентировался Левитин.
— Он мог убить ее до своего обхода, а потом
переодеться, в другую одежду. Или вообще снять свой джемпер во время
преступления. А может, он и был в крови, но Мастуков просто не увидел этого
поздно ночью.
— А может, он успел переодеться в одежду убийцы, убил
женщину и снова надел другую одежду, — съязвил Дронго. — Вам не
кажется, что ваше неистовое желание подогнать под это убийство Мовчана уже
немного переходит границы разумного?
— Он сбежал с места преступления. Бывший уголовник,
рецидивист, сбежал и прятался целый месяц! — закричал, теряя терпение,
Левитин.
— А вы его искали, — понял Дронго, — и, когда
нашли, радостно рапортовали, что убийца найден. Именно поэтому вам теперь так
необходимо доказать, что именно он и есть убийца.
— Не совсем, — возразил примирительным голосом
Климов. — Дело в том, что он сам сознался. Я не применял к нему никаких
особых методов воздействия.
— Но вы же опытный человек, Климов, — покачал
головой Дронго, — вы должны были понять, что значит посадить за такое
преступление молодого человека. Если в камере знают, что арестованный посажен
за убийство женщины, да еще идут всякие разговоры о сексуальных отклонениях
убийцы, то этому парню в камере не выжить. Вы представляете, как с ним обращаются,
если он сам дает такие показания? Сексуальных маньяков в тюрьмах ненавидят. Там
могут простить все: убийство, грабеж, воровство, хищение. Но преступлений на
сексуальной почве не прощают. Вы же знаете это лучше меня. Переведите его в
одиночку и через день допросите. Он наверняка изменит свои показания.
— Все у вас разложено по полочкам, все учтено, —
прошипел Левитин, — а я вам докажу, что убийца был Мовчан, и никто другой.
— Докажите, — спокойно ответил Дронго, — но
учтите, что там снова стали появляться эти журналы. Вы считаете, что просто
кто-то дурачится. А мне кажется, что там происходят не просто странные, но и
страшные вещи.
Дронго поднялся, кивнув на прощание своим обоим
собеседникам. Когда он уже открывал дверь, Климов спросил:
— Вы думаете, маньяк работает в институте?
— Я пока ничего не могу заявить определенно. Но убийца
не Мовчан, в этом я убежден. До свидания.
Он вышел из кабинета, оставив их одних. Когда он ушел,
Климов посмотрел на Левитина.
— Может, мы с вами действительно немного поторопились,
и Мовчан не виновен?
— Он сам признался, — упрямо сжал губы
Левитин, — там повсюду его отпечатки. Что вам еще нужно? Какие
доказательства? Или вы поверили этому авантюристу?
— Мне нужно найти убийцу, — ответил Климов, —
и передать дело в суд. А я на сто процентов не уверен, что убийство совершил
Мовчан. И пока у меня не будет этих ста процентов, я не смогу передать дело в
суд.
Глава 6
Дронго приехал в институт к двум часам дня. На этот раз
пропуск был заказан и все необходимые формальности уже не представляли такой
проблемы. Получив пропуск, он сразу пошел к зданию, где была убита Хохлова. Он
еще не дошел до здания, когда услышал за своей спиной быстрые шаги Сыркина.
— Добрый день, — задыхаясь, произнес Михаил
Михайлович.
— Здравствуйте, — повернулся к нему Дронго.
— Вы все-таки поехали в прокуратуру?
— Конечно. Я привык доводить любое дело до логического
конца.
— Он действительно признался?
— Говорят, что да.
— Жаль, — ровным голосом произнес Сыркин, —
очень жаль. Он был такой дисциплинированный. Никогда бы не подумал.
— Это не он, — заметил Дронго.
— Но он признался. — У Михаила Михайловича
срабатывал своеобразный милицейский комплекс признания вины потерпевшим.
— Поживем — увидим, — заметил Дронго. — Я
смотрел вчера вечером списки, которые мне дали. Получается, что технический
отдел задержался почти в полном составе.
— Ну да. Четверо были в лаборатории. Оля Финкель
находилась в основном здании вместе с Еленой Витальевной. Убитая Хохлова тоже
была из этого отдела. У них в отделе восемь научных сотрудников, из которых
шестеро в тот вечер работали. Еще Игорь Садовничий, но он обычно трудится в
одиночку. Он специалист по компьютерам. Аристарха Григорьева, заместителя
Зинкова, в тот вечер на работе не было.
— Этот Зинков, кажется, муж Фирсовой?
— Да, он профессор, блестящий ученый. Защитил
докторскую в тридцать три года. На два года моложе Фирсовой. Прекрасная пара.
Они Давно работали вместе и знают друг друга тоже давно. Только Фирсова еще
кандидат, а он уже давно доктор. Вы знаете, многие серьезно считают, что он со
временем станет директором института. Либо он, либо Елена Витальевна. Оба
достойны. Но если он, то его супруге придется уйти. Нам юристы объяснили, что
на одинаковых должностях в одном учреждении супруги могут работать. Но, если
один будет в подчинении у другого, тогда нельзя, нарушается трудовой кодекс.
Хотя какой сейчас трудовой кодекс. Во всех частных фирмах семейственность
процветает, даже, говорят, у Рокфеллеров она была. Почему у нас нельзя, чтобы
родные работали друг у друга. Глупо как-то?
— Очень интересно, — вежливо согласился
Дронго. — Пойдемте-ка в здание. Вчера две женщины, которых мы встретили,
тоже были из технического отдела?
— Нет, из другого. Сотрудники технического отдела
работают в правой части здания. И у них есть один кабинет в основном здании.
Кабинет заведующего, Георгия Ильича Зинкова.
— Значит, сотрудники технического отдела должны быть
сейчас на месте?
— Да, все на работе. Только Оля обычно сидит в основном
здании.
— Почему? — спросил Дронго, когда они вошли в
здание.
— Она же «мне», — охотно объяснил Михаил
Михайлович, — младший научный сотрудник. И, кроме своей внешности, ничем
особым не выделяется. Во всяком случае, явно не в дядю. Хотя природа, говорят,
отдыхает на детях. Или на племянницах.
— Она работает как секретарь?
— Почти, — улыбнулся Сыркин. — Хорошая
девушка, но без царя в голове. Я поначалу очень удивлялся. Племянница Финкеля —
и такая несобранная. А потом узнал, что мама у нее литовка. Я ничего не хочу
сказать плохого про литовцев, это очень хорошие люди, но, видимо, мама уделяла
ей меньше времени, чем это делают еврейки.
