Страна, где проходили мои нередко вынужденные странствия, может служить ярким и печальным примером того, к каким пагубным последствиям приводит отсутствие патриотизма. Я вовсе не собираюсь прибегать к высокопарным фразам в духе трагедий Корнеля
— сегодня пафос уже не в моде. Вполне достаточно просто здраво и реалистично взглянуть на проблему, чтобы привлечь к ней внимание сограждан. И тогда, не умаляя значения патриотизма, мы вернем ему подлинный возвышающий смысл.
Я не впервые оказалась в Китае и, исколесив эту страну вдоль и поперек, основательно изучила психологию ее жителей. Примерно в 1917 году, беседуя с одним китайским ученым о Тибете, я недоумевала по поводу безразличного отношения моего собеседника к поражению Китая, в результате которого было утрачено господство над Лхасой и Центральным Тибетом. Как ни странно, в ответ я услышала нечто вроде афоризма: «Человек, у которого миллион чашек, не отчаивается, когда похищена одна из них. Китай — огромная страна. Утрата небольшой части территории почти ничего не значит для наших необъятных просторов».
После этого от «огромного Китая» были отторгнуты Монголия и Маньчжурия, а провинция Синьцзян
(китайский Туркестан)
обрусела и фактически стала независимой. Размеры Китая значительно сократились, «чашек» сильно поубавилось, но их хозяин продолжал сохранять полную безмятежность. Вернувшись в Пекин
в 1937 году, я убедилась, что в столице и ее окрестностях усилилось японское влияние.
Несколько месяцев спустя разразилась катастрофа. Теперь уже не отдаленные провинции, а самый центр Китая, его порты и крупнейшие города находились во власти захватчиков. Мы стали свидетелями парадоксального явления: государство, в котором проживает 350 миллионов человек, позволило завоевать себя стране, население которой в пять раз меньше.
Пример Китая поучителен. Вместо того, чтобы бить тревогу при непривычных вторжениях и утратах земель, китайцы демонстрировали удивительную беспечность. Каждая провинция окружила себя частоколом благодушия, не проявляя никакого интереса к невзгодам соседей и даже, напротив, испытывая к своим собратьям чувство злорадства и недоброжелательности. Вместе с тем китайские семьи, объединенные фамильными узами в сплоченные группы, не чувствовали общности с другими столь же сплоченными родами. Такое понятие, как солидарность со всеми, проживающими в стране, оказалось китайцам совершенно неведомым.
Однако эта ситуация начинает меняться. Идея национальной солидарности постепенно приобретает все большую популярность, вопрос: сколько времени потребуется, чтобы она наконец овладела массовым сознанием? Как бы то ни было, после начала боевых действий китайские войска проявили мужество, которого от них никто не ждал. И они продолжают оказывать решительное сопротивление, сдерживая передовые силы японцев, которые фактически больше не двигаются вперед, а лишь топчутся на месте, одерживая только незначительные победы, чередующиеся с мелкими поражениями. Некоторые предсказывают, что, в конце концов, силы захватчиков иссякнут и им придется оставить хотя бы часть оккупированных районов. Такое развитие событий вполне вероятно, и из него можно будет извлечь полезный урок: нельзя одолеть тесно сплоченный народ в его настойчивом стремлении победить любой ценой. Кроме того, из ситуации в Китае напрашивается еще один вывод: даже если стране и удастся, вопреки опасениям ее друзей, избежать поражения или, более того, победить в этой войне, финал все равно окажется трагическим — разрушенные города, разоренные деревни, миллионы жертв среди мирного населения. Осмотрительная и дальновидная политика, многочисленная, хорошо вооруженная и обученная армия и, в первую очередь, нерушимая народная солидарность могли бы предотвратить такую катастрофу.
Дарцедо
, приграничная область Китая Ноябрь 1939 г.
Глава I
Из Брюсселя в Москву
Я «уезжала» в странствия много раз, но никогда не «возвращалась», и я уверена, что Великое Путешествие, которое с каждым прошедшим днем становится для всех нас ближе и ближе, не приведет меня в тихую гавань, где бросают якорь навеки. К тому же такой покой означал бы смерть, а смерти не существует. На свете нет ничего истинного и реального, кроме Вечной Жизни.
Всякий человек ежедневно и ежеминутно, сознательно или инстинктивно пускается в какую-нибудь авантюру. Каждый из бесчисленных атомов, составляющих наше физическое и психическое «я», то и дело отправляется в рискованное, необычайно важное путешествие с непредвиденными последствиями, хотя траектория этих странствий настолько мала, что может оказаться вне поля зрения микроскопа.
Во время моих первых «побегов» я чувствовала себя еще не совсем уверенно. Воспоминания о них зарождаются в глубине моей памяти, начиная с решетки садовой калитки, за которой пролегала дорога. Выйти за ограду, сделать несколько шагов — вот и все путешествие, но, вероятно, и оно доставляло мне огромное удовольствие, поскольку, как мне рассказывали, я снова и снова выбегала наружу, пренебрегая сыпавшимися на меня упреками. У нас был огромный сад, и такая кроха, как я, могла бы найти там достаточно занятий, но меня манил «большой» мир.
Примерно два года спустя, уже в Париже, я отправилась в свое первое настоящее «путешествие». Один вопрос безраздельно владел моими мыслями. Он касался Венсенского леса, куда почти каждый день меня водила няня. Неизменные маршруты этих прогулок возбуждали, но не удовлетворяли мое любопытство. «Если продолжить идти прямо, — рассуждала я, — будут ли и там такие же дорожки и лужайки или пейзаж окажется другим? Обрывается ли вдалеке лес, так же как он заканчивается с нашей стороны?.. И если обрывается, то что за улицы, дома и люди скрываются в этих неведомых далях?» Я решила обязательно все выяснить. И вот однажды, после обеда, томимая жаждой открытий, я сбежала из отчего дома, дабы исследовать Венсенский лес. Мне только что исполнилось пять лет.
Мой второй побег состоялся десятью годами позже. Я улизнула, воспользовавшись большей свободой, которая была предоставлена мне во время отдыха на берегу Северного моря. За несколько дней мне удалось пройти пешком бельгийское побережье и в Голландии сесть на пароход, направляющийся в Англию. Я вернулась лишь после того, как содержимое моего детского кошелька было исчерпано.
Минуло еще два года. Став рассудительной девушкой, я долго и тщательно составляла план своего третьего путешествия. Поезд доставил меня в Швейцарию, откуда я, преодолев пешком перевал Сен-Готард, добралась до Италии, не подозревая о том, что это путешествие предвосхищает череду долгих пеших странствий, ожидающих меня в Азии. Матушка, которой я послала весточку, встретилась со мной на берегу озера Лаго-Маджоре.
Как и в случае моих предыдущих выходок, ей пришлось ограничиться упреками, нисколько не омрачившими моей радости от этих дней вольной жизни на свежем воздухе и знакомства с новыми местами.
Наказать меня было бы сложно — со мной не было никакого сладу. Любые лишения оставляли меня безучастной. Я была начисто лишена кокетства, не испытывала ни малейшего интереса к нарядам и украшениям, презирала всякие удобства — все это возмущало и сердило моих близких. Задолго до достижения пятнадцатилетнего возраста я регулярно втайне от всех предавалась самоистязаниям: морила себя голодом и подвергала свое тело пыткам, описания которых я вычитывала в биографиях святых подвижников, найденных в библиотеке одной из родственниц. Мне казалось, что желательно и отчасти даже похвально научиться умерщвлять свою плоть, «закалять себя». Я считала, что разум должен укротить и сделать тело своим надежным послушным орудием, способным безупречно служить его целям. От этих детских причуд у меня остались достаточно необычные пристрастия, в том числе правило, заимствованное у стоиков
— властителей моих юношеских дум, — спать на досках. Благодаря этой полезной привычке я ухитрялась прекрасно отдыхать, даже если мне приходилось во время странствий каждую ночь проводить под открытым небом, на голой земле, несколько месяцев подряд.
