О! Каково же мое изумление! Что с ними делают? Чиновник, который вертит фрукты в руках, делает им прививку… Он держит небольшой инструмент, который я с трудом могу разглядеть, и соскабливает верхний слой кожуры, а затем вонзает в плод нечто, напоминающее иглу. Сомнений быть не может, бедные лимоны подверглись вакцинации.
От какой же болезни их оберегают или какие болезнетворные микробы хотят в них убить? Эти плоды предназначены для еды, а не для посадки; какую опасность они могут представлять для сибирской флоры? Это не укладывается в моей голове, но, вероятно, в лимонах таится какая-то угроза, неведомая немцам и полякам, ибо таможенники обеих стран пропускали их через свою территорию, не обращая на них никакого внимания.
Внезапно кто-то трогает меня за плечо; я оборачиваюсь. Позади стоит дама, с которой мы перекинулись в поезде несколькими словами.
— Вы смотрите, как обрабатывают лимоны, — говорит она. — Апельсины, которые я везу с собой, подверглись той же процедуре. Лишь бы в них не внесли какую-нибудь пакость, вредную для здоровья… Не знаю, решусь ли я теперь их есть.
— Они ничего туда не вносят, — замечает Ионгден, как и я, наблюдавший за этой сценой издали. — Просто они хотят убедиться, что это не маленькие бомбы, замаскированные под лимоны и апельсины.
— Ты фантазер! — восклицаю я со смехом.
— Эх, мадам, — возражает пассажирка с серьезным видом, — возможно, месье и прав. Я русская по происхождению и, выйдя замуж, получила французское гражданство, позволяющее мне, как и вам, быть здесь свободной. Я знаю, какие странные подозрения могут возникать в головах моих бывших соотечественников.
Женщина пошла прочь, качая головой.
Позже я поменяла банкноты в кассе. Черт побери! Рубли здесь котировались высоко. Кроме того, я заранее оплатила стоимость автомобильной прогулки по Москве. Она должна была продолжаться четыре-пять часов, во время стоянки поезда в российской столице. После обмена денег я убедилась, что фунты стерлингов тают в СССР невероятно быстро. Что тут говорить о франках! Определенно, это была не та страна, где столь небогатая «капиталистка», как я, могла бы позволить себе задержаться.
Труд вокзальных носильщиков оплачивался по твердому тарифу: столько-то за каждое место, независимо от его веса. Пассажиры платили причитающуюся сумму смотрителю, а он вручал им квитанции, которые они отдавали грузчикам по окончании работы.
Немногие из моих попутчиков владели русским языком. Возможно, из-за этого их отношения с обслуживающим персоналом железной дороги были чисто формальными. В любом другом месте люди, переносившие мои вещи, так или иначе проявляли свои индивидуальные качества. Одни были улыбчивыми и любезными, другие — хмурыми и недовольными, но каждый из них был личностью. Между ними и мной устанавливались контакты. Мы перебрасывались парой слов: изъявлениями благодарности, пожеланиями счастливого пути или претензиями по поводу якобы слишком незначительного вознаграждения, замечаниями о погоде, количестве пассажиров в поезде и т. п. Даже в странах, где говорили на неизвестном мне языке, в процессе оказываемых услуг и последующей оплаты возникало определенное общение с помощью жестов или мимики. В Негорелом же работали молчаливые люди-автоматы: точные движения, отрешенные лица, полнейшее равнодушие к выполняемой работе. Здешние грузчики напоминали деревянных роботов, приводимых в движение машиной.
Неужели подобное поведение вменялось им в обязанность? Вполне возможно. Более чем вероятно, что после отправления поезда, увозящего нежеланных, нуждающихся в перевоспитании иностранцев, все эти марионетки — таможенные чиновники, писари, рабочие — преображаются и становятся просто людьми. Я нисколько в этом не сомневаюсь. До чего же унылой и неприветливой оказалась прихожая страны, которая двадцатью годами раньше, в течение нескольких дней или недель, лелеяла несбыточную мечту построить у себя коммунизм!
Стоявший на перроне у поезда служащий просил пассажиров предъявить паспорта и не только проверял документы, но и забирал их.
Разумеется, ни я, ни мои попутчики не вынашивали планов побега из тюрьмы на колесах, в которой мы собирались проехать через весь континент. Все мы заплатили за свои билеты — одни до Китая, другие до Кореи или Японии — и рассчитывали добраться до места назначения, но принятые меры предосторожности, лишавшие нас паспортов и права на перемещение, были направлены против потенциальных беглецов.
Подобные маленькие хитрости, к которым прибегает сегодня большинство государств, чрезвычайно наивны. Профессиональный разведчик или дилетант, стремящийся увидеть то, что пытаются от него скрыть, без труда обойдет все препятствия, доставляющие неприятности только туристам, следующим своей дорогой, людям, чуждым политических интриг и поглощенным исключительно собственными делами.
Вагон, в котором мне предстояло продолжать свой путь, был, как мне сказали, старой железнодорожной рухлядью, сохранившейся с дореволюционных времен. Вероятно, когда-то он был очень удобным, но с тех пор утекло много воды и сказались последствия недостаточного ухода.
Расползающиеся ковры, сцепления между вагонами, вздыбленные на манер движущихся гор, так что человек, направляющийся в ресторан, всякий раз рискует сломать себе ногу, — мне еще доведется столкнуться с этими и другими досадными мелочами. Пока же я убеждаюсь, что проводник принес грязные покрывала. Он собирается разложить их на моей полке, но я останавливаю его, показывая жестами, что сама заправлю постель и воспользуюсь своими дорожными пледами. Человек уходит. У него также отрешенное лицо. Абсолютно безразличный вид. Свидетельствует ли это о тугодумии проводника, или ему внушили презрение к иностранцам, проезжающим через его страну в спальных вагонах первого класса? По-видимому, он понимает только русский язык, в отличие от своих собратьев из международных поездов, как правило, изъясняющихся на нескольких языках.
За поездом закреплен переводчик, говорящий по-английски, но мне сказали, что остальной обслуживающий персонал умышленно подбирается из людей, не владеющих ни одним иностранным языком. Это делается, во-первых, для того, чтобы они не снабжали пассажиров информацией, и, во-вторых, дабы они не могли получить от иностранцев каких-либо сведений о зарубежных странах и заразиться от них антисоветскими настроениями. Интересно, насколько точны эта данные.
Моя первая ночь в транссибирском экспрессе прошла скверно. Я ехала в последнем купе хвостового вагона, и меня отчаянно трясло. Будучи не в силах заснуть, я вышла немного прогуляться по коридору. Застекленная дверь в конце вагона, через которую обычно проходят в тамбур, ведущий в соседний вагон, выходила на открытую площадку. Я решила, что это превосходный наблюдательный пункт, откуда можно полюбоваться ночным пейзажем. Я подошла к двери. Но что за темная бесформенная фигура маячила снаружи? Сделав еще один шаг, я поняла, что на узкой половине площадки, прилегающей к вагону, скорчившись, сидит человек. Он был закутан в толстую шинель. Даже если предположить, что на солдате была теплая одежда, лыжный термометр, прикрепленный к моему пальто, показывал -29 градусов еще на вокзальном перроне, и этот несчастный, сидящий на ветру, примостившись на узкой шаткой металлической жердочке, на мой взгляд, подвергался бессмысленному риску.
