Я это видела и наслушалась всяких признаний. Большинство смешанных пар, с которыми я общалась, не были счастливы. Слишком многое разделяло представителей разных рас, слишком мало общего было в их склонностях и привычках, приобретенных в раннем детстве.
Возможно, смешение рас способствует улучшению человеческой породы, но людям, которые на это идут, не стоит рассчитывать на веселую жизнь.
В Пекине я установила контакт с преподавателями университетов и хранителями библиотек, располагавшихся в великолепных помещениях. Пекин не только внешне обновился и похорошел, но и стал подлинным духовным центром. Поэтому я решила избрать его своим основным прибежищем на время странствий по Дальнему Востоку — я рассчитывала пробыть здесь несколько лет.
Приняв это решение, я стала искать дом, сдававшийся внаем. Эти поиски продолжались долго. Я не знаю, стоит ли рассказывать, почему мне трудно было найти себе кров, но, поскольку это характеризует здешние обычаи, подобная деталь вполне уместна в описании современного Пекина.
Каковы бы ни были достижения китайцев в плане «модернизации», у них сохранилось немало привычек, абсолютно не приемлемых для иностранцев с их четкими понятиями о гигиене и чистоте. Так, китайцы имеют обыкновение постоянно сплевывать со страшным горловым хрипом, причем делают это повсюду: они плюют на пол в поездах, в домах и ресторанах. В приличных домах повсюду расставлено множество плевательниц, дабы посетители не пачкали плиточный пол или паркет. Я заметила, что люди, принадлежащие к высшему обществу или получившие отчасти западное воспитание, стремятся маскировать эти омерзительные сосуды в углах комнат. В былые времена, напротив, — эта традиция еще сохраняется во многих домах, — плевательница, изделие из расписного фарфора внушительных размеров, высотой не меньше полуметра, стояла на видном месте как украшение возле дивана или даже посередине, между двумя почетными местами — таким образом, уважаемому гостю не приходилось далеко тянуться во время беседы.
Многие китайцы находят странным, что мы крайне редко сплевываем, и некоторые из них, беседуя со мной, высказывали мнение, что это свидетельствует о каком-то врожденном изъяне или болезни.
Кроме того, когда-то и на Западе было принято — к счастью, мы избавились от этого гнусного обычая — не пользоваться во время трапезы отдельными тарелками и черпать из общей кастрюли палочками или ложками, которыми уже кто-то ел, с неизбежно остававшейся на них слюной.
Иностранцы достойны порицания за то, что они упорно поощряют эту нездоровую привычку у китайцев, к которым они ходят в гости или которых учат. Очень немногие из белых людей отказываются от приглашений на обеды в китайском стиле, хотя они согласны, что такой способ еды является неправильным и опасным для здоровья. Большинство иностранцев признаются, что во время подобных трапез садятся за стол с глубоким отвращением, но якобы стараются превозмочь это чувство, дабы не обидеть китайцев; таким образом, они оказывают им весьма скверную услугу.
Однако я не могла подыскать себе подходящий дом из-за другой особенности китайского образа жизни.
Городские власти, старавшиеся сделать город более красивым, досадным образом пренебрегли санитарными нормами, и местные жители относились к этому совершенно равнодушно. Многие улицы по-прежнему были лишены сточных канав, а там, где они имелись, от желобов, переполненных нечистотами, по всей округе исходило жуткое зловоние.
Современные туалеты имелись в очень немногих домах. Подавляющее большинство китайцев ограничивались сооружением в зачастую крошечном дворе небольшой выгребной ямы без стульчака, выложенной кирпичом, которую время от времени чистил мусорщик. Другие, то ли из-за того, что в их жилищах не было двора, то ли по другой причине, по старинке отдавали предпочтение «парашам», нередко стоявшим прямо в спальнях и опорожнявшимся только раз в сутки. Иностранцы, как мне известно по опыту, мирились с этими неудобствами, но я не столь неприхотлива, и эта требовательность мешала мне найти жилье.
Потеряв терпение, я решила обустроить за свой счет китайский дом. Благодаря крайне несложному ремонту я обзавелась водопроводом на кухне, в ванной и туалете. Открывающиеся окна со стеклами сменили неподвижные рамы, обтянутые бумагой, пропускавшей в комнаты мало света и недостаточно воздуха. После этого я на скорую руку обставила дом, выписав из Шанхая свои вещи, прибывшие морем из Франции.
В предыдущей главе я довольно подробно описывала ощущение нереальности, которым я мучилась в начале поездки. Я не люблю распространяться о своих личных ощущениях, не представляющих интереса для других, но странное состояние, охватившее меня после приезда в Пекин, вероятно, заслуживает упоминания.
Выходя из дому, я всякий раз испытывала невыразимую грусть, причины которой не могла понять. Мое здоровье было, как всегда, превосходно, материальное положение также не давало никакого повода для беспокойства. То же самое можно было сказать о тех, к кому я относилась с особенным участием: о моих родных и друзьях. Тем не менее эта необъяснимая тоска росла день ото дня. Я никогда не плачу, но, когда я разъезжала по городу в коляске рикши, мне казалось, что слезы, того и гляди, брызнут у меня из глаз.
В такие моменты прохожие, которых я видела на улицах, выглядели как-то странно. В то время как они спокойно гуляли или занимались делами, их лица преображались, и в них проглядывали другие, непохожие на нынешние черты, а за их обычными жестами мне мерещились иные движения, которые они не производили или совершали лишь в подсознании. Искаженные злобой лица и угрожающие жесты наводили на мысль о кровавой бойне, и, как я, коря себя и посмеиваясь над собой, ни старалась избавиться от этих видений, меня не покидала уверенность, что зыбкие, всплывающие перед моим внутренним взором картины в будущем должны были стать явью.
Когда я возвращалась домой, наваждение проходило, но возобновлялось с новой силой, как только я отправлялась на прогулку. Лишь после того, как я уехала из Китая, галлюцинации окончательно прекратились.
Возможно, кое-кто усмотрел бы в этом провидение грядущих событий. Я почти склонна так полагать, хотя это предупреждение, если только оно имело место, на мой взгляд, относилось скорее к движению против иностранцев, нежели к предстоящей войне Китая с одной из восточных стран. Неизвестно, что нас еще ждет, ведь я пишу эти строки на тибетской земле, через два года после поездки в Китай, и китайская трагедия еще не окончена.
Каким бы мучительным ни было это странное наваждение, оно никак не отражалось на моем неизменно ясном уме. В атмосфере благополучия и несколько кичливой радости, окутывавшей город с пышными дворцами, цветущими парками и миниатюрными эмансипированными богинями, мне чудились зловещие тени.
Власти решили начать борьбу с героином, ввозившимся японскими наркоторговцами и их китайскими сообщниками. Закон предусматривал для нарушителей весьма суровое наказание, но, как водится на Востоке, да зачастую и в других местах, от крутых мер страдали только мелкие сошки, не имевшие влиятельных покровителей. Согласно этому неумолимому положению человека, уличенного в употреблении героина, помещали в больницу и подвергали принудительному лечению. Если после освобождения он брался за старое, его вторично заключали под стражу и снова лечили. На третий раз наркомана расстреливали.
