Несмотря на это странное спокойствие, чувствовалось, что люди находятся на грани безумия. Участились случаи коллективных галлюцинаций. Однажды вечером, когда я возвращалась с прогулки по окрестностям, мне сообщили, что на ближайшее к Пусатину селение было сброшено несколько бомб. Это меня удивило: я не отходила далеко и должна была услышать грохот взрывов, но я ничего не слышала. Между тем люди утверждали, что на земле в нескольких местах виднелись воронки от бомб. Я отправилась на место происшествия, тщательно обследовала довольно обширный участок и не обнаружила никаких следов взрывов. Однако изрядное число китайцев продолжали уверять, что они слышали, как рвались бомбы, и видели образовавшиеся воронки. Очевидный факт, что никаких следов не осталось, их не смущал, а скорее наоборот. По мере того как становилось ясно, что это пустые сплетни, весьма узкий поначалу круг свидетелей бомбардировок расширился. Люди продолжали стоять на своем, прибегая к нелепым противоречивым доводам; каждый сгущал краски, описывая то, чего не было, и старался перещеголять соседа. В конце концов все принялись ссориться и поносить друг друга на своем красочном, сочном языке, а я вернулась домой.
Все лето каждый день шел дождь, дорожки стали невероятно грязными, а маленькие ручейки, струившиеся по дну лощин, превратились в бурные потоки. Скверная погода усугубляла гнетущую атмосферу тех дней. В моих тогдашних заметках, похожих друг на друга, сквозила печаль. Двадцать второго августа я писала:
По-прежнему никаких известий. В этой изоляции человека охватывает невыразимо тягостное чувство, ведь ты знаешь, что где-то происходят трагические события и, возможно, буря уже рядом, а ты не можешь понять, с какой стороны приближается опасность и как оградить себя от нее.
Сегодня утром я видела отряд из десятка солдат, выходивших из храма «покойного Джампалянга». Они зажгли лампады на алтаре, воскурили фимиам и поклонились… Кому?.. Скорее всего они не имеют никакого представления о персонаже, воплощенном в этой статуе. Но солдатам это безразлично: статую почитают, и они пришли с тяжелым сердцем попросить у нее защиты, ведь они отправляются на фронт.
Эти люди входят в состав воинской части, якобы насчитывающей 3 тысяч человек, прибывшей из какого-то населенного пункта в Шаньси, название которого мне не смогли точно сообщить. Они живут в здешних монастырях и должны завтра снова двинуться в путь.
Эти китайские солдаты такие тщедушные и выглядят так молодо! Я с огромным сожалением думаю о том, что вскоре многие из них останутся лежать на поле боя, в грязи, и превратятся в тлен. Все они — наемники, горемыки, завербовавшиеся в армию ради того, чтобы их кормили и платили им время от времени жалкие гроши, — они думали, что жизнь солдата не настолько тяжела, как участь кули или нищего. Здесь, в Шаньси, многие пошли на службу, полагая, что им придется лишь работать на дорогах, при строительстве которых наместник использует труд военных. Мысль о том, что они могут попасть на фронт, не приходила им в голову, и вот теперь они угодили в западню и их отправляют на бойню.
Вчера было полнолуние. Снова весь день до самого вечера шел дождь. Сейчас Пусатин и окрестные горы подернуты голубоватой дымкой тумана и озарены светом невидимой луны. От этого фантастического пейзажа веет безысходным отчаянием.
Смогут ли уснуть вернувшиеся из храма солдаты, которым предстоит отбыть до восхода солнца? О чем они сейчас думают?.. Возможно, в эту ночь люди будут убивать друг друга в Шанхае или где-то еще; если это произойдет не сегодня, то завтра или через день; трагедия человеческой глупости повторяется снова и снова испокон веков… Здесь же царит безмолвие, и всё замерло, как будто не решается дышать. Какое убожество! Какая тоска!..
На следующее утро, до того как я встала, солдаты покинули Утайшань.
Во второй половине дня дождь, как ни странно, перестал, и я отправилась на прогулку, чтобы отвлечься от преследовавших меня мрачных мыслей.
Горный массив Утайшань нельзя назвать особенно красивым или величественным. Как и во многих других уголках Китая, здешние леса были вырублены, и на склонах лишенных растительности гор стали возделывать землю. Лишь вершины, еще не засеянные овсом или гречихой, используют в качестве пастбищ. Однообразную картину оживляют небольшие, разбросанные там и сям рощицы да расположенные среди них скиты, примостившиеся на склонах гор или гордо возвышающиеся на вершинах. После долгих месяцев, проведенных в тесном пекинском доме, я с несказанной радостью снова оказалась на просторе, и жизнь в Утайшане отнюдь бы меня не тяготила, если бы не возникали проблемы.
В тот же вечер, сразу после ужина, в мое жилище ворвался какой-то обезумевший человек; он упал передо мной на колени и, судорожно рыдая, начал что-то бормотать скороговоркой. Ничего не понимая, я позвала одного слугу, немного владевшего тибетским языком.
— Что нужно этому человеку? — спросила я.
Слуга перевел незнакомцу мой вопрос, и тот снова принялся жаловаться и стенать.
— Он говорит, что его собираются расстрелять, — сказал слуга. — Он просит вас его спасти. Это бродячий торговец, у которого я покупаю фрукты.
— Расстрелять! Из-за чего, что же он натворил?
— Он курит опиум.
— Это разрешено, ты куришь опиум, да и Орш тоже. Запрещен порошок, который производят японцы (героин). Расстреливают тех, кто его употребляет. Скажи ему это.
Последовали новые разъяснения. Торговец фруктами, все так же стоявший на коленях, обхватил мои ноги и принялся что-то отчаянно кричать. Мой слуга дал ему звонкую оплеуху, и это слегка его успокоило, разговор продолжился.
Некий полицейский или человек, выдававший себя за полицейского — это надо было проверить, — сообщил бедолаге, что поступило новое распоряжение: расстреливать всех курильщиков опиума, и его избрали в качестве козла отпущения.
Я предположила, что это попытка вымогательства. Очевидно, полицейский решил запугать простофилю и вытрясти из него как можно больше денег. Я попыталась втолковать это торговцу, но он так разволновался, что был глух к доводам разума. Он просил у меня защиты и хотел, чтобы я спрятала его в безопасном месте.
У меня возникли сомнения: был ли этот человек обычным курильщиком опиума или же он употреблял, а то и распространял запрещенный наркотик? Возможно, он узнал от кого-то из друзей, что его собираются арестовать? Если дело обстояло так, то китайцу в самом деле грозила опасность и, разумеется, я должна была спасти его от расстрела, если это было в моих силах. Но почему он явился ко мне, вместо того чтобы бежать, пока его не схватили? Я попросила слугу это узнать.
— Он хотел бы, чтобы вы заступились за него перед судьей, — ответил переводчик. — Если он уедет, то уже не сможет сюда вернуться, а его торговля идет здесь успешно.
Это было глупо. Я не обладала какими-либо полномочиями, чтобы повлиять на решение суда.
— Судья не станет меня слушать, — возразила я. — Решай сам, что делать. Если ты курил только опиум, тебе нечего бояться. Наверное, тебя попытались запугать, чтобы вытянуть деньги. Если же речь идет о наркотике или каком-то другом запрещенном средстве, то спасайся бегством. У тебя есть деньги на дорогу?
