Ионгден тоже задремал на лавке, но, перед тем как уснуть, успел заказать еду. Проснувшись, я увидела сквозь отверстие, смотревшее в кухню, как хозяйка хлопочет возле печи, и с радостью поняла, что она старается ради нас.
Большинство китайцев готовит пищу в одной и той же посуде — другой кухонной утвари у них нет. Это нечто вроде широкого железного котла, дно которого опущено в печь, обычно сделанную из глины, а края, расположенные вровень с печным отверстием, обкладываются кирпичом. Все блюда готовят там поочередно. Сначала варится рис; его помещают в какую-нибудь емкость с крышкой, чтобы он не остывал. Затем быстро стряпают всевозможные кушанья, раскладывают их по мискам и плошкам и держат на печи. Замурованный в печи котел, разумеется, нельзя оттуда извлечь и помыть. Однако китайцы неприхотливы в отношении чистоты посуды. Чан скоблят и вытирают тряпкой или кипятят в нем воду, которую затем вычерпывают. Что поделаешь, если после таких слишком поспешных чисток филе говядины отдает рыбой, а у лапши привкус сахара, чеснока и имбиря.
Итак, хозяйка суетилась возле единственного котла, в то время как ее супруг подбрасывал в огонь небольшие охапки хвороста. Время от времени он отходил от печи, чтобы подать многочисленным посетителям чай, спиртное, булочки и вареные яйца. Я снова заметила среди них молодых, державшихся с достоинством солдат; они расплачивались за всё, что съели и выпили, не торгуясь, и вежливо разговаривали с хозяином харчевни. Такое поведение было для меня в диковинку. Во время моих предыдущих поездок по Китаю я неизменно видела, как военные угощаются вволю, а затем осыпают владельцев кабаков и лавочников бранью и уносят свои трофеи, даже не подумав заплатить. Мне сказали, что эти новобранцы, ехавшие на передовую, входят в состав частей коммунистической армии Юга.
Я поела, записала кое-что в свой путевой дневник и стала обсуждать с Ионгденом, в какую сторону нам податься, когда мы уедем из Тайюаня, где было небезопасно задерживаться надолго, так как вскоре сюда должны были нагрянуть японцы.
Ближе к середине дня сообщили о появлении самолетов. Люди, сидевшие за столиками в соломенной хижине, поспешно разбежались. Такой же переполох поднялся на видневшемся вдали вокзале. Женщины брали на руки младенцев, мужчины взваливали на плечи детей постарше, и все бежали искать укрытие, где можно было спрятаться от вражеских глаз. Однако прилегавшая к станции местность являла собой сплошной голый пустырь, и горемыки, метавшиеся в поисках убежища, в конце концов растерянно застывали на месте. Некоторые из них ложились в грязь на землю, другие стояли, не сводя с неба испуганных взоров.
Мы с Ионгденом остались в хижине, полагая, что здесь не лучше и не хуже, чем на улице. Эта жалкая лачуга не стоила того, чтобы сбрасывать на нее бомбу. Подобно людям, суетившимся снаружи, она могла привлечь разве что какого-нибудь снайпера-весельчака.
Два самолета пролетели на небольшой высоте и стали кружиться над нами, вероятно, обозревая окрестности. Через некоторое время они скрылись из виду, и вскоре мы услышали вдали треск пулеметов. Непонятно, кто в кого стрелял: то ли с земли по самолетам, то ли с самолетов по земле…
Мы поспешили возвратиться на вокзал. Поезд, отправление которого назначили на пять-шесть часов, могли подать раньше времени и не успеть на него было бы более чем досадно. Отдых подействовал на меня благотворно, опухоль на колене немного спала, и я могла идти без труда.
Паника, посеянная самолетами, разогнала большинство людей, и на станции не было такой толкотни, как накануне, но посреди зала ожидания возвышались две большие кучи воинского обмундирования. Мне удалось притулиться на скамье в углу комнаты — я заняла одно из лучших мест.
Снова потянулись часы ожидания; жаждущие сесть на поезд всё прибывали и по количеству уже превзошли вчерашнее множество. Я периодически глядела на часы: пять, шесть, семь… С наступлением темноты возобновилось движение военных эшелонов.
Дождь прекратился, но стелившийся по земле туман окутывал здание вокзала и железную дорогу. Внезапно появлявшиеся из-за этой завесы, делавшие короткую остановку и снова растворявшиеся в тумане поезда смахивали на сказочных чудовищ. Нечеткие фигуры ехавших в открытых вагонах солдат, видимые лишь до пояса, напоминали ряды марионеток из какого-то жуткого адского театра.
Настала полночь. Поспав днем, я не чувствовала усталости, подкосившей меня прошлой ночью. Согревшись в зале ожидания, я вышла на перрон, снедаемая любопытством и тревогой.
Там разворачивалось призрачное, нереальное зрелище — я готова была поверить, что вижу это во сне. Составы, непрерывно следовавшие один за другим, увозили хмурых, молчаливых, скученных в вагонах людей. Эта почта соприкасавшиеся поезда казались одним гигантским, тянущимся по земле змеем. Я никогда не видела таких солдат. В ночной тишине не раздавалось ни криков, ни песен, ни звуков голосов, а слышались только короткие гудки паровозов, тормозивших с натужным хрипом, да скрежет буферов, сталкивавшихся во время маневров вагонов. Безмолвие и полутьма наполняли душу невыносимой тоской. Глядя на эту унылую картину, человек невольно начинал желать, чтобы хоть что-нибудь произошло, пусть рвутся бомбы, а самолеты, чьи пулеметы сеют смерть, падают с головокружительной высоты. Что угодно, только не эта мертвая тишина, витающая над беспросветным туманом, из которого, того и гляди, покажутся щупальца спрута — посланца темных сил, готового схватить несколько жертв и увлечь их в небытие.
Я услышала, как позади меня кто-то тихо произнес по-английски:
— Скажите мне несколько слов…
Я обернулась и увидела высокого, стройного и бледного молодого человека в военной форме; он робко смотрел на меня умоляющим взором.
— Скажите мне несколько слов… по-матерински, — продолжал он. — Какие-нибудь добрые напутствия.
— Кто вы?
— Студент образцового училища Тайюаня.
— Вы едете на фронт?
— Да.
— Вы пошли в армию добровольцем?
— Да, с несколькими моими товарищами. Пойдемте, я вас с ними познакомлю.
Я увидела в одном из вокзальных помещений с полдюжины молодых людей. Только двое из них немного говорили по-английски. Я пожелала им удачи, чтобы с ними ничего не случилось и они вернулись после победы целыми и невредимыми, а затем ушла.
В то время как я продолжала задумчиво прохаживаться по перрону, ко мне снова подошел тот же юноша-студент.
— Дайте мне вашу визитную карточку и напишите на ней какое-нибудь материнское пожелание, — попросил он.
Ему нужен был талисман.
Я вернулась в зал ожидания, взяла в сумке одну из своих карточек и написала на ней карандашом следующие слова: «Посольство Франции в Пекине». Затем я пошла к молодому солдату и протянула ему карточку, сказав, что он может послать мне весточку из Пекина; я также пожала ему руку и еще раз пожелала удачи и долгой счастливой жизни
[68].
