Следует упомянуть лишь о нескольких карательных походах, предпринятых после 1918 года против разбушевавшихся племен нголоков (один из них был очень серьезным), да о двух тибетских мятежах в области Амдо.
Кроме того, временами вспыхивали восстания мусульман, но они происходили в провинции Ганьсу и, стало быть, выходят за рамки данного повествования.
Толчком к первому мятежу тибетцев Амдо послужили раздоры между обитателями монастыря Лабран. Я подробно описывала эти события в другой книге
[107] и поэтому ограничусь перечислением основных фактов.
Китайский генерал-мусульманин
, уполномоченный по охране границы
[108], приказал ламам восстановить в должности некоего интенданта по имени Цзюндю, которого они изгнали, и вернуть ему присвоенное ими имущество.
Монастырские власти ответили на это отказом, выраженным в обидной форме.
Генерал Ma
, дядя нынешнего губернатора Цинхая, направил в Лабран
военный отряд, чтобы обуздать бунтовщиков. Крестьяне — прихожане монастыря заманили солдат в ловушку и перебили их. Мне рассказывали, что свирепые туземцы порой вспарывали китайцам животы и вкладывали туда раскаленные камни.
Возмездие не заставило себя ждать. В Лабран были спешно направлены мусульманские части с приказом беспощадно покарать бунтовщиков. Тибетцы отчаянно сопротивлялись, но были разгромлены. Накануне захвата Лабрана повстанцы ушли в горы. Это происходило в разгар зимы. Около двух тысяч беглецов замерзли или умерли от голода, блуждая среди безлюдных высокогорий.
Ламы из Лабрана, призывавшие мирян встать на их защиту с оружием в руках, не принимали участия в боевых действиях. Это спасло им жизнь, но дворец наиболее запятнавшего себя священника сожгли, и монастырю пришлось заплатить крупный штраф.
Несмотря на поражение жителей Лабрана, в близлежащих районах продолжались стычки.
Центром сопротивления стал Амдо. После того как большинство крестьян были уничтожены, воевавшие вместе с ними монахи Амдо укрылись в главном храме своего монастыря и продолжали оттуда отстреливаться. Осаждавшие их солдаты подожгли храм; когда у монахов не осталось возможности ни обороняться, ни бежать, они стали петь религиозные гимны и бросаться в огонь с верхних этажей.
Говорили, что, когда начался пожар, монахи поспешно соорудили вокруг своего настоятеля заслон из томов священных книг и буддистских картин, изображавших богов-хранителей. Этот щит должен был воспрепятствовать пламени добраться до ламы.
Можно как угодно относиться к этой странной истории, но доподлинно известно одно: в то время как монахи гибли в огне, настоятелю удалось выбраться из дымящихся развалин, еще окруженных солдатами, целым и невредимым. Он укрылся среди нголоков, где позже я с ним познакомилась.
В течение нескольких лет в Цинхае все как будто было спокойно, а затем там снова обострились местные конфликты, переросшие в мятеж. Усмирить бунтовщиков вновь было поручено мусульманским войскам. Восстание подавили еще более жестоко, чем в прошлый раз; зверские методы усмирения напоминали былые времена. Меня тогда в Цинхае не было. Местные жители рассказывали, что в Лабране висели жуткие гирлянды из отрубленных голов и там ели человеческое мясо.
Когда были определены границы провинции Цинхай, монастырь Лабран с прилегающей территорией вошел в ее состав. Раньше эта местность, населенная тибетцами, относилась к юрисдикции уполномоченного по охране границы, в то же время исполнявшего обязанности амбаня — китайского поверенного в Тибете.
Административное размежевание никак не отразилось на положении тибетцев; их начальником вместо амбаня по-прежнему оставался генерал Ma, отныне именовавшийся губернатором Цинхая. Между тем в результате двух походов на Лабран и ряда других инцидентов, жители Амдо и мусульмане столь люто возненавидели друг друга, что, казалось, нельзя было рассчитывать на справедливое урегулирование правовых взаимоотношений. Поэтому китайские власти решили, что Лабран должен войти в состав провинции Ганьсу и подчиняться непосредственно ее губернатору, призванному улаживать все спорные вопросы.
В промежутке между карательными экспедициями в Амдо состоялся поход против нголоков Кукунора. Этот народ наряду с племенами повопа из Центрального Тибета пользуется громкой и явно заслуженной репутацией дерзких разбойников.
Кочевья нголоков разбросаны от окрестностей озер Оринг и Нгоринг
[109] и истоков Хуанхэ до горы Амне Мачен, обители божества, которому они поклоняются, и территории, прилегающей к границе Сикана.
Разбойники-нголоки настолько распоясались, что купцы уже не отваживались следовать через Кукунор со своими караванами на пути из Китая в Лхасу. Хотя нголоки по-своему очень набожны и подают щедрую милостыню ламам и паломникам, забредающим в их стойбища в поисках пищи, в то же время они бесцеремонно присваивали вещи богатых буддийских сановников, оказавшихся в их краях. Случалось, они даже грабили обозы, перевозившие товары, принадлежащие далай-ламе.
Генерала-мусульманина, возглавлявшего провинцию, явно не волновало непочтительное отношение нголоков к собственности далай-ламы, но он старался, насколько это возможно, обеспечить безопасность китайских торговцев и их товаров.
Понадобилось два года, прежде чем генерал сумел проложить в безлюдной местности дорогу, по которой могли передвигаться повозки с провизией и боеприпасами. Кое-где вдоль дороги стояли незатейливые будки для часовых. В этих краях возникло несколько хуторских хозяйств, в которых начали обрабатывать землю и сеять ячмень, на высоте 3500 метров, — впрочем, это не единственный случай в Тибете. На фермах разводили скот и даже домашнюю птицу. Я наблюдала это после окончания боевых действий. Таким образом, проблема снабжения войск продовольствием была в основном решена; солдаты должны были забирать у крестьян излишки.
Поход напоминал завоевания Чингисхана, но в меньшем масштабе. Я проезжала здесь после разгрома нголоков; их стойбища превратились в груды пепла. Один из солдат, принимавших участие в карательной экспедиции, сказал мне: «Мы убивали все, что двигалось: молодых людей и стариков, мужчин и женщин, даже собак. Скот уводили как добычу».
Этот человек спас маленькую девочку, которую нашел возле сожженной юрты, среди трупов родных; посадив сироту впереди себя на лошадь и привязав ее к седлу, словно тюк, он двинулся в путь. Когда он мне об этом рассказывал, девочка жила вместе с ним и его женой. «У меня есть семилетний сын, — говорил солдат, — когда он вырастет, я поженю их».
