– Грешен я, отец мой! Во многих грехах хожу…
Исповедник слушал терпеливо, не перебивая, лишь иногда направляя слишком воспарившего мыслью студента в сторону конкретных фактов. Для слушателей духовной семинарии регулярная исповедь была обязательной, скрывать же на ней что-либо было просто опасно. Джафар был уверен, что каждый шаг и даже вздох в стенах «замка» фиксируется и подвергается тщательному рассмотрению.
– Отпускаю тебе грех невольной злобы на преподавателя, – сказал исповедник, когда Джафар поведал о чувствах, испытанных им на уроке Темного искусства, – во имя Господа и Детей Его! Ибо сие есть грех понятный, от темной стороны естества идущий. Что еще?
Прочие грехи оказались тоже не столь тяжкими – немного лжи, греховные мысли, ну и та, что позволил себе некоторое время провести в праздности.
– Возрадуемся же! – В голосе исповедника, гибком, точно тело акробата, прозвучало довольство. – Ибо главный грех лжи тебя миновал! Ты ничего не утаил от меня, сын мой, и Всевышний воздаст тебе сторицей!
– Благодарю вас, отец! – Джафар про себя порадовался, что не стал врать даже в мелочах.
– Но это еще не все! Ты должен поведать мне обо всех греховных и недостойных поступках, совершенных братьями! И пусть уста твои будут столь же откровенны, как и ранее!
Джафар смутился. Его провоцировали на бесстыдное доносительство, подлую, в общем-то, вещь. Но что оставалось делать – гордо промолчать и вылететь из училища? Или соврать? Или рассказать все, понимая, что другие студенты точно так же будут вынуждены наушничать на него?
– А без этого никак нельзя обойтись? – едва слышно спросил Джафар.
– Мне понятны твои сомнения, сын мой. – Судя по голосу, исповедник улыбался. – Но помни, что у другого мы в глазу видим горчичное зерно, у себя же не замечаем бревна! Говоря о грехах других, ты делаешь доброе братьям, а скрывая их – творишь зло!
– Я не очень наблюдателен, отец мой, и …
– Это плохо, сын мой. – Реплика оказалась полна добродушного сокрушения. – Знай же, что ты просто обязан следить за всеми братьями, дабы кто-то из них не поддался злу, и обо всем, что увидишь, без утайки докладывать на исповеди! Не стесняйся при этом и не бойся предрассудков! Помни о великой цели джихада!
– Хорошо, отец, я понял.
– Вот и славно. А теперь иди и во имя Творца прими наказание за недостаточную наблюдательность. Передашь отцу-исполнителю – десять плетей и час молитв! – В голосе исповедника звучало тихое сочувствие.
– Повинуюсь, отец. – Джафар поднялся с колен, на которых стоял, последние пятнадцать минут, и толкнул дверцу крошечной темной кабинки, где проходила исповедь.
За ней дожидался очереди следующий студент.
– Ну как? – спросил он.
– Тяжкие грехи на мне, – ответил Джафар и пожал плечами.
– Да поможет мне Господь! – И кающийся скрылся в темных недрах исповедальни.
Всего исповедальных кабинок было пять, .и к каждой стояла короткая очередь. От этого зал большого храма училища в часы обязательной исповеди напоминал рынок.
К отцу-исполнителю, занимающему тут же отдельную комнатку, тоже выстроилось несколько человек. Изнутри слышался свист плети и монотонное бурчание – отец-исполнитель выполнял свой долг под молитву.
– Тяжки грехи наши, и нелегко от них отмыться! – сказал стоящий перед Джафаром студент по имени Дайнус. Был он темноволос, высок и чудовищно сутул, что частично скрадывало рост.
– Воистину, тяжки, – осторожно ответил Джафар. После исповеди, на которой выяснилось, что все они обречены шпионить друг за другом, он немного опасался разговаривать с однокашниками.
Дверь открылась, и оттуда выбрался претерпевший покаяние студент. Лицо его побагровело, точно спелая свекла, и на нем застыло страдальческое выражение.
– Следующий, во имя милосердия! – выкрикнул отец-исполнитель.
Через десять минут настала очередь Джафара получать свою порцию. Когда он вошел, то в маленьком помещении ему показалось почему-то очень холодно. По спине побежала дрожь.
– Имя и количество? – равнодушно спросил отец-исполнитель. Могучий и грузный, будто медведь, он сидел у стола и что-то набирал на мобибуке.
– Джафар Аль-Фараби, десять.
– Хорошо, ложись, – поднялась мощная рука, указав на обшитую кожей низкую кушетку. – Не забудь задрать мантию и спустить штаны…
По голосу чувствовалось, что эта работа не доставляет отцу-исполнителю никакого удовольствия, что он просто исполняет свой долг, делает то, что приказала церковь, что за пределами этой комнаты он может оказаться нормальным и даже приятным человеком.
И от этого становилось еще страшнее.
– Помилуй, Господи, сына твоего блудного… – затянул отец-исполнитель, и первый удар обрушился на дрожащую спину Джафара. Боль была сильной, но терпимой, особенно после тех истязаний, которым студенты подвергали сами себя в подземелье.
– Ступай с миром, сын мой, – мрачно и торжественно проговорил отец-исполнитель, когда порка была окончена. – И молись на эту плеть, чтобы она забирала на себя твои грехи!
– Благодарю вас, отец, – ответил Джафар, натягивая штаны.
Морщась и почесывая задницу, он вышел в полутьму храмового зала. В боковых приделах светились неяркие лампы да призрачно фосфоресцировали огромные часы над алтарем – очень полезная вещь для тех, кто отбывает покаяние срочной молитвой.
Вообще храм, если сравнить его с христианскими или буддийскими святилищами, был обставлен довольно скудно. Никаких икон, курильниц или статуй. Лишь громадный, помещенный прямо под часами крест из полумесяцев, из центра которого скорбно смотрит Будда.
Приблизившись к уже отбывающим покаяние студентам, Джафар опустился на колени, ощущая, как холоден пол, и затянул покаянную молитву. Он знал, что молиться нужно вслух так, чтобы кающегося было хорошо слышно.
Негромко хлопали двери за спиной, иногда долетал голос отца-исполнителя, бубнили рядом товарищи по несчастью. Стрелки на сделанных под старину часах чуть заметно двигались.
Джафар молился и с удивлением ощущал, что, несмотря на боль, холод и все неудобства, в душе его потихоньку воцаряется покой.
263-й день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
– Отверзайте очи, братья, во имя Божие! – Дежурный студент, вопя во всю глотку, колотил в двери комнат, в которых спали его собратья.
Пришло время вставать.
На подъем дается ровно десять минут. Кто опоздает – рискует вместо завтрака получить плетей. Дежурили все по очереди, и дежурному приходилось вставать на час раньше.
Когда Джафар, продирая слипающиеся глаза и почесывая подбородок, на котором курчавились зачатки будущей бороды, вывалился в коридор, однокашники уже строились по парам, точно дети в младшей школе. Именно в таком порядке, по правилам духовного училища, надлежало перемещаться в его стенах.
