Подмосковье
Это была обычная дача, обошедшаяся мне совсем недорого, в связи с тем, что дачный сезон почти закончился. Я снял ее на две недели за наличку, причем напрямую через хозяев, а не через агентство.
Было тепло, сухо – то самое, последнее, уходящее летнее тепло, накатывающее бабье лето. Обычный домишко, три окна, построенный как раньше в деревнях строили, только второй этаж – не шиферная крыша, а высокая и широкая веранда, крытая металлочерепицей. Дачный поселок был старый, даже исторически старый, без новомодного ландшафтного дизайна, просто сразу за оградой начинался хвойный лес с соснами. Машина тихо шла по посыпанной щебнем грунтовке, соседей – не было…
– Здесь…
Михаил остановился.
– Неплохо выбрал. Только далеко.
– Нормально. Посижу, подумаю…
– Тебе сколько дали?
– Две недели…
Мы открыли багажник. Я достал первую сумку с вещами, большую и бессовестно нагрузил ей Михаила. Сам взял сумку поменьше, пошел следом…
– Ключ то не забыл? – спросил Михаил, идя по тропинке мимо яблоневых деревьев, отягощенных плодами.
Я огляделся – никого, никто нас не видит. Опустил сумку, достал Глок…
– Эй!
Михаил обернулся. Обе руки его были заняты сумкой.
– Ты чего? Сбрендил?
Я покачал головой.
– Я в своем уме. А вот ты – нет.
– Какого…
– Стоять! – я прицелился ему в голову и положил палец на спуск – стоять, тварь…
– Да ты…
– Нет, не я. Это ты. Расскажи мне – когда и как ты предал нас, тварина…
* * *
Когда и как я предал вас? А знаешь, друг, ты мне даже в чем-то нравишься. В отличие от многих других – ты понимаешь, что стоишь на стороне зла. Ты не предаешь сам себя, ты остаешься собой…
Я родился и вырос в небольшом русском городке, совсем недалеко от Москвы. Батя бросил нас, мама чтобы выжить – ездила в Москву и работала там, убирала дома. Какая-то мразь из ЖЭКа – забирала у нее семьдесят процентов того, что она зарабатывала – мама закрывала несколько ставок. Кстати – это была русская. Ей было плевать на тех, кого она обворовывала, ей было плевать на то, каких они национальностей – ей на все было плевать. Это была такая толстая тетенька, лет пятидесяти, у нее были глаза навыкате и дорогая шуба, которую она носила даже когда было тепло. Я закопал ее вместе с шубой – иншалла, она ей пригодится в аду.
В армии – не было кавказских дедов, были одни русские, но от этого было не легче. Каждый из молодых – должен был сдавать дедам определенную ими сумму денег. Где взять? Проси у родителей, если нет – укради, что-то продай из части, толкни местным патроны. Не принесешь один раз – тебя изобьют. Не принесешь второй – опустят. Потом и вовсе – сделают женщиной.
Я просто не мог просить денег у матери, понимаете?
Я хотел расстрелять их, но не получилось – у них тоже было оружие, всегда при себе, расстрелять можно было одного – двоих, не больше. Тогда я придумал, что делать…
Я знаю, друг, ты националист. Ты ненавидишь меня не за то, что я сделал, а за то, что я русский – и посмел стать на другую сторону. Ты думаешь, что есть только одна сторона в жизни – своя, когда ты за своих.
Но я выше этого. Я стою за правду, я открываю людям свет истинной веры, я кричу, чтобы докричаться до них – и мои слова ничто, пока они не оплачены человеческой кровью. Асабия, национализм… все это ширк и заблуждения, не более того. Когда все закончится – все будут вместе, и никто не будет бояться друг друга, все убоятся лишь Аллаха.
Кого я предал? Ту жирную корову с гнездом перманента на голове и в дорогой шубе, жирную клушу из ЖЭКа, на старости лет ставшую из раба рабовладелицей и поспешившую отыграться на более беспомощных и жалких чем она? Армию, с копящими на дембель дедами и ничего не желающими видеть офицерами, руки которых по локоть в крови. ФСБшников, этих циничных рыцарей тайной войны, давно забывших где ложь, а где правда, сделавших ложь нормой жизни?
Ты не поверишь, но мне жаль каждого из тех ста девяносто шести, павших от рук шахидов. Мне жаль каждого из них, но такова цена вашей глухоты. Мы не убили их, мы принесли их Аллаху, и иншалла – Аллах оживит их в день суда лучшими, чем они жили. Это – великий успех, хоть ты и не поймешь меня.
Мне ни капли не жаль того, что я сделал, и не думай, что ты можешь запугать меня своим пистолетом. Ведь шахид – среди нас, он не отсутствующий, и ты не можешь убить меня, ты просто можешь высвободить мою исстрадавшуюся душу, дабы она предстала перед Господом Миров. Я принес свою жизнь Аллаху и не жалею об этом. Это вы, безверные – умираете. Я же – просто отправляюсь выше…
Но иншалла – я еще не все сделал здесь, на этой земле дар аль-харб. На земле войны.
* * *
– Ты о чем?!
Миша опустил сумку, сделал шаг вперед, и сделал он это напрасно. Я выстрелил, и он отшатнулся, схватившись за набухающий кровью рукав. Кость не задета – но болевой шок есть болевой шок. Правило номер один при применении оружия: применять его надо без малейшего колебания.
– Следующая в голову.
– Черт… чтоб тебя…
– Ты хорошо держался. Но есть одно «но», где ты прокололся – и это никак не объяснить. Хочешь, скажу, где?
…
– Ураев – младший, в самом начале. Мы отвезли его не на конспиративную квартиру. Мы отвезли его на мою квартиру. Два часа спустя – он был убит. И о том, где Ураев – младший – знали только два человека. Это ты – и я…
– Может, он кому-то позвонил! – выкрикнул Михаил.
– Перестань. Никуда он не звонил, он был напуган до полусмерти. Он готов был п…еть о джихаде в социальных сетях часами – но то, что убили его отца выбило его из колеи. Он ведь знал кого-то из вашей тусовки, верно? Кого-то из тех, кто все это придумал. Он давал вам деньги, организовывал…
* * *
Да ни хрена он не организовывал, вот тут ты ошибаешься, друг мой. Ни хрена он не организовывал, он – не более чем диванный боец, комнатный терминатор. У него были две чистые квартиры и открытая лицензия, на которую мы купили еще четыре ружья – только и всего. Он был готов говорить, но не был готов жертвовать, он поставил любовь к отцу выше любви к Аллаху, я понял его предательство, я почувствовал его. Но ты прав – он знал многое, и скрывать бы не стал. Так – через ружья – ты бы и догадался. И тогда – пришлось бы валить тебя, в самом начале.
А ведь это я принимал решение – валить тебя или его. И пожертвововал им, правоверным – что ты не оценишь…
Кто из нас останется в живых – уже неважно. Восемнадцать храбрых сердец сделали свое дело. Никто теперь не сможет жить как прежде. Каждому придется выбирать свою сторону. Каждому – придется защищать свою правду. И будет все – как захочет того Аллах. И между нами – тоже.
