Пец уселся в кресло, смотрел на экраны.
На главном было «место оживления» с ломкими контурами и пятнами теней. Видно мелькание фиолетовых живчиков: крупных мало, средних изрядно, мелких – на пределе различения, как мошкары. Они снуют, бегут наперегонки и навстречу друг другу по повторяющимся путям. И верно, редки фиолетовые вспышки столкновений там, не более десятка за всю прокрутку; в динамике, в шуме, записанном со светозвукового преобразователя, каждое выделяется легким щелчком. А на моделирующем экране вспышек тьма, все тела столкнулись не по одному разу.
Валерьян Вениаминович смотрел как-то отрешенно. Ему вспомнилось, как в старом координаторе, еще на уровне К7,5, он вживался в образ башни, глядел на экранную стену – и обнаруживал, что НПВ уже при ускорении времени в десять-пятнадцать раз стирает индивидуальный облик работающих наверху, превращает их в вибрирующие размытости; получалось, что облики работающих несущественны, существен и заметен только результат их труда. Здесь было что-то в том же духе. Транспортные ли машины эти фиолетовые размытые тела, самоперекатывающиеся ли шары, или, может, что-то в воздухе – на пневматике или магнитном поле… это несущественно; тем более несуществен вид и природа живых существ, которые там, в этих (на этих?) телах, спешат к своим целям и по своим делам. А существенно лишь, что эти тела движутся быстро, но не сталкиваются; в этом может проявлять себя разум. То есть – как и в верхних уровнях башни – пренебрежимым оказывается почти все, чему они там (как и мы здесь) придают в своей – и может быть, тоже разумной – жизни важное значение.
Пецу от этой мысли стало грустно.
– Между прочим, Вэ Вэ, – повернулась к нему Люся Малюта, – критерий может быть еще более простым: если движущиеся тела в данном месте наблюдаются долго и в изрядной концентрации, то это уже признак механической гармонии и разума. Ведь хаотическое движение от столкновений быстро прекратится.
– Да, пожалуй, – кивнул директор.
– А если число, размеры и скорости тел растут, – поднял палец Любарский, – то там, безусловно, наличествует прогресс!
– Хорошо, любители прогресса, – сказал сидевший сзади них Буров, – что-то вы скажете сейчас? Толь, прокрути-ка ту самую…
На этой пленке, на планете в окрестности растущего и излучающего тепло свища, несомненно наличествовал прогресс: размытые тела (все теплее своей местности, с самосвечением) набирали скорости, размеры, множились, прокладывали новые пути – «трещины»; они внедрились на соседний водоем, вышли в атмосферу, образовали трассы усиливающейся яркости и там… но затем вдруг столкновений на главном экране (и сопутствующих им хлопков в динамике) стало гораздо больше, чем в хаотической модели ЭВМ. Так длилось несколько секунд, потом столкновения и движения тел сошли на нет, вихревые контуры свища расплывались, исчезли в помутневшей атмосфере.
Картина была настолько выразительной и понятной, что с минуту все молчали.
– Н-да, что-то они там крупно не поделили, – молвил астрофизик.
– Не нужно эмоций, товарищи, – весомо сказал Буров, – поскольку они, как известно, уводят. Давайте по науке. Валерьян Вениаминович, как вы считаете: подтверждает увиденное ваш критерий разума, проявляющегося в механических движениях тел?
Тот подумал:
– Если академически – конечно подтверждает. Более того, обобщает. В первых случаях мы наблюдали отклонение статистики столкновений от естественной в одну сторону, в меньшую. В последнем случае увидели отклонение и в другую сторону – в большую. Но и в том, и в другом случае это – не стихия. То есть проявляется нарочитость, а раз так, что чья-то воля и разум.
За спиной Валерьяна Вениаминовича раскатился громкий, резкий до неприличия смех; затем знакомый голос с носовыми интонациями произнес:
– Браво, Вэ Вэ! Ну конечно, подтверждает и обобщает. Куда уж, действительно, разумней-то!.. Даже глупость великого человека содержит в себе отсвет его величия. Вот как надо ребята: поднялся снизу, уперся лбом и продвинул науку…
Пец обернулся, встал. Корнев сидел на краю стола возле проектора, ссутулившись и сложив руки между коленей. Мятый костюм, давно не стриженные взлохмаченные волосы с сильной сединой, осунувшееся до впалости щек лицо (из-за чего нос казался длиннее), красные веки, воспаленно блестящие глаза – таким Валерьян Вениаминович его еще не видел. Все они здесь свели заботы о внешнем облике до минимума, но выглядеть так…
– Александр Иванович, здравствуйте, рад с вами наконец встретиться. Вы не находите, что нам пора… поговорить?
Их окружило внимательное, с оттенком ожидания скандала, молчание сотрудников.
– Объясниться, хотели вы сказать, – поправил Корнев. – Нахожу. Пора. И наедине. Тет, так сказать, а-тет. Лучше прямо здесь. А вы, граждане, поищите-ка себе занятия в других местах. Здесь состоится встреча на высшем уровне. Папа Пец будет делать мне вливание.
И он пальцами показал – как.
Глава 25
Монолог Корнева
Она думала, что она красивая, хорошая: в медной круглой шапочке, на тонкой ножке с пояском бахромы.
А ей сказали, что она – бледная поганка.
Лесная драма
I
– Александр Иванович, – сказал директор, когда они остались одни, – что за тон?!
– И что за вид! – подхватил Корнев в той же тональности. – Что за манера поведения! И вообще!..
– Что с вами, Саша?
– Что со мной… ах, если бы только со мной! – Он передвинулся на столе, подтянул ноги, обнял колени руками – получилось неудобно, – опустил одну; его будто корчило. – Что со мной! А что с вами, со всеми нами, с миром этим?.. Так что в самом деле со мной? – Он приложил сложенную трубкой ладонь к носу, к губам, опустил – смотрел мимо Валерьяна Вениаминовича; голос был угрюмый и задумчивый. – Жил-был мальчик не без способностей и с запасом энергии. Кончил школу, вырос, стал инженером. Ему очень нравилась всякая техника: приборы, стрелки там, блеск шкал, схемы, конструкции, индикаторы, электроны проскакивают, реле щелкают, музыка играет, штандарт скачет… все как у Гоголя Николай Васильича, только на нынешний лад. Ему очень нравилось быть талантливым: изобретать, изыскивать, придумывать новое, до чего другие не доперли, делать это – чтоб восхищались, уважали, хвалили, завидовали, считали исключительным. Ему повезло, попалось занятие, в котором можно себя выразить, выплеснуть душу делами. Он был замечен, возвышен, достиг постов. И делал, творил – о-го-го!.. Постойте, как это у Есенина? – Главный инженер крепко провел ладонью по лицу. – Ну, в той поэме, которую он написал перед тем, как удавиться? «Черный человек», во! «Жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами. И вот стал он взрослым, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою…» Э, то, да не то: и не из крестьян, не с голубыми и не поэт – хотя сил-то, может, и не меньше. То, да не то… А! – Он поднял глаза на Пеца. – Что об этом? Хотите, Вэ Вэ, я вам лучше сказочку расскажу?
