6
В родной город Геннадий Борисович вернулся к концу века, и календарного, и своего, – доживать. Вернулся после работы во Франции, в Пастеровском институте, у знаменитого соотечественника-микробиолога, автора хемосинтеза, С. Н. Виноградского – после участия в Сопротивлении, после многих открытий, книг, дел, перемещений и мытарств. Вернулся академиком ВАСХНИЛ, героем соцтруда, лауреатом, почетным членом Французской академии, Лондонского Королевского общества и прочая, и прочая.
Все это пришло отнюдь не сразу… В конце 1940-х, когда он прибыл в Советский Союз помогать Родине подниматься из руин после войны, то попал как раз на самую лысенковскую «охоту на ведьм» в биологии. Понятно, что его – с зарубежным прошлым и свободными взглядами на развитие наук – оставить на свободе было нельзя. Никак. Да к тому еще кавалер ордена Почетного легиона – не Красного Знамени, не Ленина… «Нас не поймут». Шесть лет он провел под конвоем в «шарашке» за Уралом, участвовал в разработках биооружия и мер защиты от него, не слишком, впрочем, усердно.
Потом реабилитация, восстановление доброго имени и званий, работа в Подмосковье – на сей раз успешная, увенчанная премиями и наградами. Когда после крушения СССР началась под видом «демократии» эпоха свинства и отупения, перехода с прямохождения на четыре лапы (его определения и его отношение к этому делу), многие умы потянулись на Запад, Геннадию Борисовичу поздно было везти свои мозги обратно в Пастеровский институт. Он вернулся в родную Катагань.
Жил уединенно с двумя родственницами и своим «вечным лаборантом» Витюшей, шестидесяти лет. В колхозе Давыда Никитича, отца Васи Шпортько, он был вроде почетного агронома-зоотехника – наезжал порыбалить, осматривал все, что растет и пасется, давал дельные советы.
Как настоящий, каких не бывает, врач – специалист не по болезням, а по здоровью, так и подлинный биолог – специалист по жизни. Прежде всего по собственной. Таков был Павлов (1849–1936), еще более таким был учитель Иорданцева Сергей Николаевич Виноградский (1856–1953). Таков был биохимик академик Владимир Энгельгардт (1894–1984, включая годы отсидки). Таков был и сам Геннадий Борисович.
В свои восемьдесят три года он выглядел на неполные шестьдесят; даже еще не пенсионер. Правда, весь седой: и шевелюра, и усы, заостренные на французский манер, – но прямая спина, крутые плечи, вообще фигура зрелого мужика, живой взгляд, живая речь, быстрые движения. Его родственницы… а может, и не родственницы, просто перевел их на свою фамилию, – молодки Надя и Лариса любили его не только всей душой, но и телом. Об этом догадывались, об этом судачили. Они не слишком и таились; тем более что громкое имя уберегало от высоконравственного вмешательства катаганской общественности. Да и нравственность, кстати, вскоре сильно подупала.
Вася знал о ГенБио от отца Давыда Никитича, потому что после рыболовецких его визитов на ставки колхоза, конечно же, всегда было хорошее южное застолье с интересными разговорами. И даже песнями. Он, наезжая в гости, раз-другой попал на такой пир.
И Шпортько-старший после истории с поросятами уверовал в НПВ и в НИИ НПВ, рассказал об этом Иорданцеву. Тот заинтересовался.
После этого и произошел тот официальный, при галстуках, визит двух Шпортьков к Любарскому. Тот тоже заинтересовался, без колебаний – человек не гордый – отправился с ними в гости к академику.
Так и состыковались.
В НИИ НПВ ГенБио пришел легко и охотно, не набивая себе цену, не упираясь; в работы же на полигоне, в оживление Аскании-Нова-2, просто ринулся.
…Главным для него было, что остались нереализованы два самых крупных открытия; да и не просто открытия, больше – разработки, биотехнологии. Первое он сделал в той «шарашке» при участии лаборанта Витюши; второе – позже, в Подмосковье.
Первое – это был Чистильщик; именно так, с большой буквы. («Людей… точнее сказать, ментов, что этим занимаются, с большой буквы не называют. А у нас – бактерии!..» – и лаборант Витюша, ныне названный ниивцами – за значительность вида и тяжелую походку – Статуя Командора, возводил кустистые брови, поднимал палец…)
Второе – микробиологическое оживление, развитие метода хемосинтеза Виноградского.
Нереализованы они остались, во-первых, потому, что на Земле, слава богу, не произошла ни ядерная, ни биологическая война. А чтоб их использовать или хотя бы проверить в мирных обстоятельствах, – требовалась отдельная планета.
Вот в НИИ НПВ как раз и замаячила… ну, хоть и не планета, но все-таки свой Материк. К тому же ускоренный и на изолированном полигоне. А когда выяснилось, что вместо Материка едва наскребли вещества на остров, душа Геннадия Борисовича уже разгорелась. Старик увлекся. Биологические процессы в природе медленны, многолетни, а то и многовековы. А здесь, главное дело, он результат увидит, доживет.
– Ладно, cher ami, сделаем, что удастся.
– В качестве первой примерки, – добавил Варфоломей Дормидонтович. – От замысла мы не отказываемся.
Если бы Варфоломей Дормидонтович был жизневед, то непременно придал бы значение тому, что за короткое время, два месяца конца лета и начала осени, нагромоздились столь крутые и интересные перемены: мало того, что тронулась со своего места в небе галактик Туманность Андромеды, а в НИИ НПВ произошел катастрофический Шаротряс, погибли два лидера – но и пришли в институт три отчетливо необыкновенных человека: Дуся Климов, НетСурьез и ГенБио – с лихими знаниями, мыслями, идеями. Да еще быстро развился Панкратов, без которого теперь невозможно и представить все дела. На лидерство никто из них не претендовал, выпячивали их сами наработки. Ими если и не восполнялась утрата Пеца и Корнева, то дополнялся и развивался далее их вклад.
Но поскольку он был не жизневед, а астрофизик и плохой директор, то значения этому не придал.
– Галактики вращаются в свое галактическое удовольствие. Вся Вселенная живет так! – тезис ГенБио; именно на этом было замешано и его творчество, и долгожительство. – И М31 прет сюда в свое удовольствие, будьте уверены. Это всегда нужно учитывать. Как? Жить в свое удовольствие. Мир живет не для нас – для себя. Бог тоже.
Это высказывание он произнес, уже основательно познакомившись с НИИ, с Меняющейся Вселенной в кабине ГиМ-2, даже с глобальной катавасией вокруг дрейфа галактики М31. И оно свидетельствует, насколько этот человек верил в жизнь. Во всежизнь, первичную жизнь, часть от малой части которой – наша.
У него не было сомнений, что Вселенная – жива, одухотворена и высокоразумна. Живая цельность, необозримо огромный живой организм, в котором все взаимосвязано и взаимодействует.
«Галактики – лишь поры тела Вселенной, поры Универсума» – еще его высказывание; может, и с перехлестом, но показывает натуру.
И именно – да! – Вселенная, ее существо-время, живет насыщенно и полнокровно во всех своих проявлениях, от шторм-циклов и вспышек сверхновых до желудочных сокращений ползущего червя. В свое удовольствие во всем.
Эта несокрушимая вера в бога-жизнь пропитала его; она заменяла Геннадию Борисовичу диеты и режим, поддерживала его во французском маки и в заключении.
