Как утром не было восходов, так вечерами закатов МВ-солнц: удаление-угасание.
С непривычки это раздражало, действовало на нервы. Потом перестали замечать.
Соответственно сезонам – когда жарче, когда прохладней – прогревалось и все пространство полигона, будущего Материка; но в пустых окраинах тепло не держалось, там лишь замеряли температуру в разных местах «корыта» для прогноза будущего климата.
Часто диски солнц оказывались перечеркнуты чуть изогнутыми штрихами – от орбит мечущихся около них, где-то в физически очень далекой галактике МВ, планет.
…Интересно, диковинно, глаз не оторвешь и рот не закроешь, но была в этом некая… Любарский не находил иного слова – чудовищность; вселенская чрезмерность. На раз, на здешний К-денек, на земные несколько секунд привлекали из чужой Меняющейся Вселенной не просто солнце как предмет, объект, – солнце-событие, всю его жизнь от возникновения до конца; с зарождением, формированием, развитием и финальной гибелью планет, если они там были. Все это проскакивало в паузы между импульсами синхронизации; свет сюда проникал лишь в них, в узенькие щелочки во тьме времен.
Вечное за секунды и для практического использования. От этого робела душа Бармалеича, снова и снова возникал мотив: «с чем играемся-то», «сотрут в пыль и не заметят»…
Именно там, в небе над полигоном, шла подлинная жизнь. А здесь – постольку-поскольку. Важно было лишь то, чем их дела в НИИ и в Аскании-2 вписываются в ту жизнь. Чем?..
3
Климов порывался перетащить сюда телескоп, понаблюдать за МВ-солнцами. Но быстро понял, что ничего стоящего не увидит: раз даже планеты в мгновенных кадрах синхронизации накладываются друг на друга, выстраиваются в «орбиты», так же смазаны и солнца. Светят и ладно.
Планетные орбиты видны были и в дальних частях, за солнцами. В самых отдаленных областях вырисовывались блестящие дуги.
– Если наложить все положения Юпитера или Венеры в нашем небе друг на дружку, такое увидели бы и здесь, – сказал Климов Любарскому.
– Кто и откуда, Дусик? – уточнил тот. – Для этого нужна супервселенная с К, равным один дробь восемь тысяч шестьсот сорок.
– А может, и такая есть. И там свое Внешкольцо, откуда нас наблюдают.
Варфоломей Дормидонтович не ответил, подумал: напрямую вряд ли. Но вот в смысле переносном…
Да, это было расширение Контакта – но не столько в пространстве, как во времени. На тверди Аскании-2 все было как на земле, но эволюционно пришпорено в галоп: первозданная грязь, мхи и лишайники, затем травы, кустарник и деревья, насекомые, живность от самой мелочи до крупного рогатого скота; и безрогого тож. Экологическая катастрофа от безводья, новое оживление. При посещениях это все проходило, как мелькание отрывочных кадров. Но одного взгляда вверх, днем ли, ночью – было достаточно, чтобы почувствовать себя не то что на иной планете – в иной вселенной. В Меняющейся. И тоже отрывочными кадрами.
4
Интересны были и новые проблемы – пока они новые, нерешенные.
Замечательной оказалась НПВ-баллистика Аскании-2. И в башне давно знали, что там ничего никуда бросать не следует: или не долетит, или забросишь не туда, а если хотел во что-то попасть, не попадешь. Во что угодно, только не в то, во что хотел. Но в Аскании-2 они создали вроде бы однородный мир.
Оказалось, он квазиоднородный. Это обнаружилось при попытке первых отстрелов одичавших овец, коз и быков (как им было не одичать, если людей не видят годами!). Прибыли кто с двустволкой, кто с мелкокалиберным ружьем, а полковник Волков так даже со снайперской винтовкой. И… мазали все подряд. С позорно близких расстояний, с десятка метров. Даже не ранили ни одно животное. Не помог Волкову и оптический прицел.
– Э-э-э… здесь что-то не так! – сказал Миша Панкратов, человек с исследовательской жилкой.
Оставили бедных скотов в покое, нарисовали на глухой стене фермы огромную мишень – в нее вместились контуры быка; принялись прицельно палить в бок, как в «яблочко» с перекрестием, каждый из своего ружжа. И… на побеленной стене образовалась картина попаданий, немыслимая на Земле: широкий круг точек, а в середине пусто. Метровое пустое «яблочко»!
– Флюктуации, – смекнул Миша. – Малые НПВ-флюктуации. Размером с пулю или чуть больше. Они и отклоняют. Хорошо еще, друг в дружку не попали!
– Распротакую мать! Вот это обетованность так обетованность! – умилился Дусик Климов. – Мир без огнестрельного оружия. Ничего больше не надо, лишь бы этой гадости не было…
И грохнул свою мелкокалиберку стволом и затвором о камень.
– А как же нам со скотиной быть? – спросил полковник. – Отстреливать-то нужно. И на мясо, и больных…
– Лук и стрелы, – сказал Панкратов. – Они попадут, длинные. И арбалеты.
Разрешили благодарным тварям пастись, жить своей жизнью и умирать своей смертью. В башне наверху, вернувшись, изготовили, собрали по старинным рисункам арбалеты, наготовили длинных стрел. Вернулись через три часа-года.
Да, эти стрелы попадали, били наповал или ранили с сотни метров. Асканию наполнили предсмертные блеяния, мычания; полилась кровь. Заготовили мясо.
– А хорошо бы и для Земли обустроить такое пространство, – сказал потом полковник Панкратову, – с НПВ-флюктуациями. Нельзя это, Миш? В Шаре его вдоволь…
– Не-е-ет. – Миша помотал головой. – Планета наша открыта со всех боков в однородный космос. Не удержится. Да и как заменить?
От той же неполной однородности пространства в Аскании были зыбки цвета. Устойчиво держались только самые яркие и плотные краски; полутона менялись. Глаз переставал их замечать. Мелкие предметы-горошины и мелкие детали крупных как бы оставались вне раскраски. В итоге выделялись луговые травы, рощи, кроны деревьев – особенно в золотую осень, воды в прудах, отблескивающие в свете МВ-солнц.
– Рерих!.. – приговаривал с удовольствием ГенБио, озирая свой мир. – Рерих и Ван Гог!..
– Ван Гог и Гоген здесь есть, – возражал Любарский. – А для Рериха горы надо.
– Не понимаете вы Рериха, Варфоломеич. Не в горах его сила, в цветах и линиях. Вспомните его монгольский цикл. Да и старорусские тоже. А поглядите туда! – Иорданцев указал на километровую гору Сорок девятого.
Да, блеск спектрально смещенного МВ-солнца в зубьях шестеренки на фоне фиолетового неба со звездами – это был Рерих. Пророческий, беспощадно космичный Николай Рерих.
Новым был вид крон выросших здесь деревьев. Ореховых, хвойных, фруктовых – всех. Как и всюду, они тянулись к солнцу. Но здесь солнце всегда светило с одного места и одного направления; и они тянулись туда, гнали в ту сторону листву и ветви. От этого и стволы, особенно высокие, изгибались немного дугой – в ту же сторону.
Таков был пейзаж в третий век Аскании-2, когда выросли большие деревья: все кроны с солнечной стороны были гуще, ветви длиннее. Орехи, клены, тополя, даже сосны склонялись все в одну сторону, будто под сильным ровным ветром.
