– Не, – снисходительно оборвал его Ал-др Брудной, местный писательский лидер и лауреат, – это ж совсем не то, на что нас нацеливают! Очерки о вашем героическом труде – это дадим.
Словом, Пец быстро осознал, какая лавина халтуры может хлынуть на головы беззащитного населения из «дома творчества» в Шаре, – и отказал наотрез. Уж бог с ними, с очерками! Сановные служители муз удалились, громко сетуя и обещая дело так не оставить. Действительно, из крайкома потом последовал неприятный звонок.
«Но все же, все же, все же, – думал сейчас Валерьян Вениаминович, – я правильно тогда об этом заговорил, хотя и не слишком внятно. Да и не с „начальниками литературы и искусств“ о таком надо: они люди конченые, для них космос и кукуруза, наше НПВ и Чернобыльская катастрофа – одна и та же тема под названием „как ловчее преуспеть“. Но все-таки: вот человек, его дело, его труд – самое, действительно, важное, меняющее мир… и нету в НПВ-поз, которые могли бы запечатлеть скульпторы, выразительных движений для описаний словами, игры красок, линий, света – для художников. Нету! Мура это все, оказывается, здесь – то есть и вообще (поскольку НПВ – общий случай реальности) мура, которой мы в однородном мире ошибочно придаем значение. Внешность, показуха… Но что-то должно выделиться главное… что? К примеру: как выглядел бы на экране я, сидящий вот так на стуле где-то на сотом уровне? Да, пожалуй, так же, со всеми малоподвижными подробностями. То есть НПВ прежде всего делает неразличимым физический труд. Тот, что в поте лица. А умственный – не столь. И „Мыслитель“ Родена сидит, а не вздымает молот. Так что, выделяется примат мысли, замысла?..»
И снова холодок истины, еще не одетой в слова, чувствуемой пока только своей наготой-новизной, повеял на Пеца. Но в этот момент его дальнозоркие глаза наткнулись на самых верхних экранах…
9 час 7 мин 55,82 сек Земли
На уровне К124: 6 + 47 апреля, 4 час 23 мин
…на форменное безобразие: две кучи – в одной новые унитазы, в другой писсуары – на фоне стены из кремового кафеля.
«Эт-то кто же додумался в мужском туалете телекамеру установить?! – заклокотал директор. – Кругом „черные дыры“, а тут – здрасте! Не справляется Терещенко, хоть снимай…»
К черту полетели общие мысли, перед экранной стеной сидел взъерошенный администратор. Так каждый день, каждый час в башне Пеца шарахало от общего к конкретностям, от горнего в болотистые низины; в этом была его маета, а может, и спасение, потому что всякий раз он снова самоутверждающе карабкался вверх.
В эту минуту унитазы на экране быстро и будто сами по себе (около них дрожало почти прозрачное пятно) выстроились в ряд, уходя в перспективу; их было шесть. Над ними на стене выстроились бачки. Затем куча писсуаров как бы сама начала метать на фронтальную стену свои предметы один за другим; образовался идеальный ряд их на нужном для мужчин уровне.
Валерьян Вениаминович смотрел – у него отвисла челюсть. «А что, и по такому можно заметить работающего человека: унитазы и писсуары были свалены в кучи, а выстроились в ряды с нужными интервалами. Преобразование в антиэнтропийную, упорядоченную сторону. Согласно чертежу, проекту, замыслу. Так, может, это и есть?..»
За спиной звякнул телефон.
– Валерьян Вениаминович, вас, – окликнула его Люся.
– Скажите, что иду. – Пец поднялся, повернул стул в прежнюю позицию, неспешно направился к двери.
«Сейчас мне будут делать а-та-та по попке. По моей старой морщинистой попке…»
И все-таки последняя мысль была обобщением его сидения перед «экранной стеной». Полумысль-полуощущение: стремительного потока, прущего против тяготения вверх – вроде извержения, только без ниспадающей части. Потока, нарастающего с каждым их (их?..) действием и несущего всех неизвестно куда.
Глава 10
Пецу Пецово…
– Как сказал Семен Михайлович Достоевский…
– Во-первых, не Семен, а Федор, во-вторых, не Достоевский, а Буденный, и, в-третьих, он ничего подобного не говорил.
Диалог
I
187-й день Шара: 6 апреля, 9 час 28 мин 40 сек Земли
На уровне координатора: 6 + 2 апреля, 23 час 5 мин
Место контакта: приемная
На уровне К150 (крыша башни): 6 + 59 апреля, 5 час 40 мин
Эти числа на табло в приемной означали, что здесь заканчивается второй дополнительный к 6 апреля день, а на крыше (где тоже работали) начался пятьдесят девятый такой.
Возле секретарши, оживленной и похорошевшей, склонился, рассказывая интересное, референт Валя. При виде директора он распрямился, стал серьезным и сочувственным:
– Они у вас, Валерьян Вениаминович. И главный бухгалтер. Были у него, у плановиков, в отделе кадров…
– Ясно. Связь с Корневым, с крышей? – Это был вопрос Нине Николаевне.
– Связи нет, и Терещенко скоро не обещает. На сто тридцатом уровне, он говорит, нужен дополнительный каскад инвертирования, а туда еще не подвели электричество. Кроме того, он сомневается, сможет ли с аппаратурой подняться на крышу: в последних десяти этажах все на живую нитку, даже лестница без перил.
– Но Корнев и его команда как-то добрались!
– Вертолетами, Валерьян Вениаминович, с самого низу. Им и грузы так доставляют.
– Передайте Терещенко, что если через час связи не будет, то этим он окончательно докажет свое несоответствие занимаемой должности и сегодня же будет уволен. Что значит: нет электроэнергии, нельзя добраться?! Есть аккумуляторы, есть подъемные люльки, те же вертолеты… Да и лестница без перил все же лестница. Любитель комфорта!.. Вы, Валя, сейчас отправляйтесь на крышу. Выразите Александру Ивановичу мое неудовольствие тем, что он не согласовал свою работу на крыше и не обеспечил связь. Известите о высоких гостях, которые рассчитывают на встречу и с ним. Пусть спускается. Сами сразу обратно, ясно?
– Мне-то ясно, а вот Александру Ивановичу… – В голосе референта не было энтузиазма. И он, и Пец понимали, что на крыше сейчас жарко и не такой человек Корнев, чтобы упустить свежего работника.
– Все, исполняйте. – И Валерьян Вениаминович проследовал в кабинет.
Главбух был бледен и трепетал. Страшнов озабоченно помаргивал. Зампред был гневно-торжественен. Все трое сидели за столом для совещаний. Перед Авдотьиным веером, как карты, были раскинуты бумаги. Как ни настраивал себя Валерьян Вениаминович, что ничего он не боится, но все-таки, живой человек, почувствовал противную дрожь в поджилках.
– Ну знаете!.. – встретил Авдотьин директора возгласом. – Я два десятка лет на контролерской работе, но подобного не видывал. Думал, в письмах и жалобах на вас процентов девяносто наврано, слишком такое казалось невероятным. А теперь убедился, что не только не наврано, но отражена в них лишь малая доля ваших, будем прямо говорить, – зампред нажал голосом, – преступлений, товарищ директор! Ваших и главного инженера.
