Вот и сейчас Валерьян Вениаминович вышагивал в своем кабинете вдоль длинного стола, размышляя: что происходит с Корневым? С ним что-то делалось… Собственно, со всеми ими что-то делалось, не могло не делаться. Познание мира, познание Меняющейся Вселенной стало общей индивидуальностью; эта индивидуальность не ладила, а то и боролась с личностью каждого – с обычным, земным, человеческим – с переменным успехом. С Люсей Малютой, например, дважды после подъема в МВ от совершенно пустячных причин происходили истерики – с хохотом, переходящим в рыдания, с бросаньем предметов. Ее отпаивали коньяком и валерьянкой. Валерьян Вениаминович официально запретил ей подъемы.
Александр Иванович был более сильной личностью – и дурил он по-своему, по-корневски. Валерьяну Вениаминовичу со всех сторон жаловались, что он манкирует обязанностями, отказывается вникать даже в те проблемы башни, которые без главного инженера никто решить не в силах; спихивает все на референта Валю (ныне свежезащитившегося кандидата технических наук Валентина Осиповича Синицу), а то и вовсе ставит на бумагах хулиганскую резолюцию: «ДС»
[2], насчет которой с ним уже был серьезный разговор.
Изменилось и его отношение к людям. Раньше Александру Ивановичу нравилось свойской шуткой, репликой, остротой расположить человека к себе; а теперь он, похоже, находил удовольствие в обратном: уязвить, обидеть, оттолкнуть. Только за последние дни он:
– охарактеризовал Б. Б. Мендельзона (в присутствии Б. Б. Мендельзона) как «человека-заблуждение» – в том смысле, что его титул «кандидат физико-математических наук» физики понимают так, что он хороший математик, а математики – что он хороший физик; у ошеломленного Бор Борыча выпала из уст сигара;
– оскорбил Ястребова, свою правую руку по всяческой механике; и человек, который еще мог и хотел работать, ушел на пенсию;
– сказал на НТС Адольфу Карловичу Гутенмахеру, распекая того за косность в решении строительных задач в НПВ, что правильная его фамилия не Гутенмахер, а Гутеннеммершлехтенмахер – то есть не «хорошо делающий», а «хорошо берущий и плохо делающий»… и почтенный академик архитектуры третий день носа не кажет в Шар: то ли захворал от огорчения, то ли, по примеру Зискинда, оформляет куда-то свой перевод; оно, правда, потеря не из больших – но скандально!
В этих выходках наличествовал прежний корневский артистизм, институтские доброхоты разнесли высказывания о Мендельзоне и Гутенмахере по этажам и отделам. Но было и другое: Александр Иванович будто вымещал на людях какую-то свою обиду.
А его подъемы к ядру без напарника, без страховки и работа там в запредельных полевых режимах! Ведь сам первый поддержал, что эти режимы только для автомата, первый подписал обязательство не использовать их вручную – и… куда ж это годится?
Пец последние дни искал возможность крепко поговорить с Корневым обо всем с глазу на глаз, да не получалось: то разминулись, то развели дела-неотложки. А сегодня, хотя шла вторая половина дня, главный инженер еще не появился и даже, что совсем было из ряда вон, не дал знать: где находится, до каких пор задержится, как с ним связаться. И такое он позволял себе не впервой. Видели его утром сотрудники, спеша на работу: брел по набережной с рассеянным видом, руки в карманы. Все это было странно.
II
На Валерьяна Вениаминовича менее, чем на других, повлияла Меняющаяся Вселенная, – скорее всего, потому, что он меньше в нее вникал и внедрялся. Некогда было. Он добросовестно тащил воз институтских проблем, воз, в который все больше подкладывалось, тащил без расчета на награды, признательность общества и личное удовлетворение, а просто: к тому приставлен. При этом он всюду, где только возможно, старался гнуть свою линию. Пец и сам затруднился бы выразить ее внятными словами; скорее всего, это были все те же изначальные, от характера и опыта жизни, стремления не поработиться (делами, обстоятельствами, отношениями, влияниями) и разобраться. Во всем. Чем глубже, тем лучше. Не поработиться, чтобы лучше, обширней, беспристрастней разобраться. А разобраться – чтобы благодаря знанию при новом натиске дел, людей и обстоятельств выстоять, не поработиться, не попасть впросак.
…Хорошей отдушиной в этом оказался тот помянутый в разговоре за чаем с Любарским «пецарий» – комната на сто двадцать втором уровне. Сюда он удалялся сначала просто для отдыха и уединенных размышлений, затем и для увлекательного дела: развивать свою теорию. Ту, что его вознесла, вывела в членкоры и директора… а он в «благодарность» за сие ее забросил – ради текучки. Притащил из дому те бумаги, просмотрел, вник заново – и почувствовал себя человеком. Забрасывать-то нужно было не это, не идеи свои.
В «пецарии» был компьютер, стол, тахта и все нужное для чая и работы. Название, данное сотрудниками, его сначала покоробило, похоже было на колумбарий, но не в названии счастье. Время, проведенное здесь в размышлениях, догадках и расчетах, в силу ускоренности, как бы не отнималось от служебного, директорского; но замечательно, что и силы не отнимались. Даже добавлялись с каждым новым выводом теории, с каждой идеей.
…Негромкое пиканье соток, на этом уровне следовавших реже секунд, напоминало об окрестном НПВ-мире. Смена последней цифры в многомиллионном числе на экранчиках ЧЛВ, лежащих на краю стола, напоминало о Меняющейся Вселенной над ним. Но главное, что и то и другое было в самый раз, больше не надо.
Валерьян Вениаминович не сразу постиг: это знание – особенно числа N миропроявлений в МВ – было крупнее знания самих миропроявлений; хоть с крыши их смотри, хоть из кабины ГиМ. Глядя на это растущее число и понимая, что за ним, можно было больше приобщиться к вечности-бесконечности, к первичному, нежели внедряясь в МВ, ведя там наблюдения, исследования, потом обрабатывая результаты в лаборатории, обсуждая их, споря до хрипоты и тому подобное. Потому что внедрение в МВ, всего лишь в одно миропроявление, такое же, как и окрест, в Большой Вселенной. В мгновенное состояние ее, длящееся миллиарды лет. А число напоминает о всех их. О масштабной мощи времени-цельности.
«Сначала было число… – вспоминал Пец тезис из тайной доктрины индусов, глядя на экранчик ЧЛВ. – Число, не Слово. Не это ли?.. Или у Лао-цзы, основателя даосизма: „Вселенную можно познать, даже не глядя в окошко“. Ну, положим, раз-другой не вредно и выглянуть – в той же кабине ГиМ. А потом уж действительно…»
«Внедряясь в МВ, мы поддаемся гипнозу квази-Большой Вселенной. Что все это значительно: галактики, звезды, планеты… Но число-то значительнее, оно весь океан – океан времени, в котором миропроявления вроде ряби над километровой толщей вод. Разве бывает значительной рябь?..»
Так он блаженствовал в своем «пецарии» – весь философский, теоретический и отрешенный, – как поросенок в луже. Балдел. Только врожденные добросовестность и ответственность возвращали его вниз, к делам и заботам института.
Но чувствовал себя Валерьян Вениаминович уже на пределе. Еще небольшая перегрузка – и он устало согласится признать видимость понимания, закамуфлированную терминами и числами, за понимание, движение по равнодействующей от давлений со всех сторон – за свои решения и действия.
