Глава 22
Когда я ухожу от фру де Врис, на улицах еще тихо. Несколько школьников, продавцов молока и подметальщиков – вот и все. Наше утреннее собрание закончилось раньше, чем я обычно отправляюсь на работу. Я пребываю в состоянии легкой эйфории, но смертельно устала. Если я долго на что-нибудь смотрю, перед глазами плавают черные мушки.
Может быть, родители еще не проснулись. А вчера ночью легли спать, оставив для меня дверь незапертой. Они делали так прежде, хотя и не часто. По крайней мере два раза они рано легли спать, предварительно не убедившись, что я вернулась до комендантского часа. Я снимаю туфли на крыльце и на цыпочках поднимаюсь по внутренней лестнице.
Когда мне остается три ступеньки до двери, она распахивается.
– Где ты была? – Мама крепко прижимает меня к груди. – Где ты была?
– Прости. Я задержалась у одних людей. И я не отдавала себе отчета, что уже так поздно. Начался комендантский час, и мне пришлось остаться.
– Что за люди? – ледяным тоном спрашивает отец. Он за спиной у мамы, в кресле. Папа почти никогда не сердится. Но уж когда он разозлится, то это пострашнее, чем гнев мамы. – Какой друг допустил, чтобы твои родители волновались?
– Это связано с работой, – импровизирую я. – Нужно было помочь господину Крёку с похоронами. Он попросил меня сходить и побеседовать с семьей. Я почти забыла об этом поручении и потому так стремительно убежала вчера из дому. Люди были в таком горе… А потом начался комендантский час, и я там застряла.
– Господин Крёк? – говорит мама.
– Он тоже приносит извинения.
– Я хочу увидеться с ним прямо сейчас. И я скажу ему…
– Конечно, – перебиваю я. – Разумеется, тебе следует повидаться с господином Крёком. Я только надеюсь, он не наймет кого-нибудь на мое место. Зачем я ему, если он не может рассчитывать, что в случае необходимости я буду работать ночами? – Я молюсь про себя, чтобы мама не отправилась к господину Крёку. Но она вряд ли захочет поставить под угрозу мою службу.
– Ты хоть представляешь, что заставила нас пережить этой ночью? – спрашивает отец.
– Представляю. Но со мной все в порядке. В полном порядке.
Мама выпускает меня из объятий и поворачивается к отцу, что-то смахивая с лица. Она плачет? Нет, слез не видно, но лицо в красных пятнах.
– Простите, – повторяю я, но мама качает головой:
– Ступай переоденься, а потом приходи завтракать.
– Что?
– Переоденься. Я приготовлю еду. Сейчас ты будешь завтракать. И никогда больше не проводи ночь вне дома, не предупредив нас. Никогда! Ты переоденешься и причешешься, и мы больше не будем об этом говорить.
Я не знаю, почему она предлагает мне перемирие. Может быть, просто вымоталась не меньше меня? Возможно, ей не хочется ссориться. В любом случае я с благодарностью принимаю это предложение.
В спальне я провожу гребнем по волосам и надеваю платье из шотландки. Мама его любит, а я терпеть не могу. Это как бы моя оливковая ветвь мира. Она так это и поймет. Моя постель не застелена со вчерашнего утра, и мне отчаянно хочется в нее забраться. Но я иду в ванную, брызгаю в лицо холодной водой и щиплю щеки, чтобы они разрумянились. Мне хочется повидаться с Олли и с остальными членами группы, чтобы составить план. Но мы так долго бодрствовали, что решили передохнуть и переодеться. Олли сказал, что позже найдет меня.
Когда я выхожу из спальни, мама хлопочет на кухне. На завтрак у нас обычно только каша, но сейчас она достает из буфета разную всячину. Я и не подозревала, что она сберегла остатки яиц и кусок ветчины. Вместо того чтобы экономить, как всегда, мама готовит такой завтрак, как будто нет войны и все нормально.
– Хлеб? – спрашивает она, услышав, как я вошла. – Если я нарежу его тонкими ломтиками, ты будешь есть?
Я смотрю на папу, пытаясь понять, как мне следует ответить. Однако он предпочитает не встречаться со мной взглядом.
– Если хочешь, нарежь. Я съем все, что ты приготовишь.
Мы садимся за стол, на котором больше еды, чем мы съедаем за неделю. Я вижу: папа не поверил ни единому моему слову. Он сверлит меня взглядом, пока я болтаю обо всем, что приходит в голову: о погоде, об оторвавшейся пуговице на юбке, о дешевой репе, которую видела в лавке. И все время я думаю о том, долго ли придется ждать Олли. Может быть, он сначала свяжется с Юдит, чтобы посоветоваться? Он сказал, что придет ко мне – или это я должна его найти? Я так устала, что мысли путаются. Следует ли мне отправиться к Олли и ждать?
Сегодня воскресенье, и у меня выходной. Поэтому я не знаю, под каким предлогом вырваться из дома. Мама зорко следит за мной, как ястреб. Я помогаю с домашней работой, которая не была закончена. Мы моем окна, подметаем полы и чистим серебро. Когда у нас заканчивается чистящее средство, я предлагаю сходить к соседям и одолжить его. Но мама с торжествующим видом достает новую баночку. Тогда я предлагаю сбегать на улицу за газетой, но на этот раз меня останавливает папа. Он говорит, что у него есть идея получше, чем чтение новостей.
– Почему бы тебе что-нибудь не сыграть, Герда? – спрашивает он маму.
– Но сосед, наверное, дремлет. И мне нужно почистить свеклу для ланча, – возражает мама.
– Нет, сыграй что-нибудь, мама. Я почищу свеклу.
Сначала я предлагаю это в надежде на то, что музыка улучшит ее настроение. Но когда мама садится за рояль, мне ужасно хочется, чтобы она сыграла, как прежде. До войны я слышала музыку за полквартала от нашего дома. Сначала мелодию играла мама, а потом ее неуверенно повторяла ученица.
Мама какое-то время сидит, положив руки на клавиши. Наконец начинает играть. Это этюд для начинающих. Когда-то ей удалось научить меня играть эту мелодию. Но потом она признала, что я бездарный ученик. Это простое произведение – не из тех, которые играют, чтобы блеснуть. Я застываю с ножом для чистки овощей в руке. Эта песенка напоминает мне о том времени, когда я была беззаботной. Мама играет ее снова и снова, каждый раз добавляя новую вариацию. В конце концов первоначальная простенькая мелодия едва слышна за трелями и аккордами. Но если внимательно прислушаться, она никуда не исчезла.
Проходит час. Мама поглощена музыкой, а папа дремлет в кресле. Я думаю, что мое прегрешение почти забыто. Через час я попытаюсь уйти. Скажу, что у меня запланирована встреча с Олли. Он нравится родителям. Обдумывая этот план, я слышу какой-то шум, который примешивается к звукам рояля. Мама тоже его слышит и останавливается. Ее пальцы застывают в нескольких сантиметрах от клавиш.
– Ханнеке! – Голос доносится снизу, с улицы. Он такой тихий, что трудно разобрать, кому он принадлежит.
Я распахиваю окно руками, испачканными свеклой, и высовываюсь, чтобы посмотреть, кто на крыльце.
– Олли? Это ты?
– Нет, это я. – Высокая фигура, стоящая рядом с велосипедом, снимает шляпу.
