Но у Бобби были и сторонники. Югославский гроссмейстер Светозар Глигорич высказал мнение, что камеры, беспрерывно направленные на него, кажутся ему человеческими глазами и отвлекают внимание. Владимир Набоков, родившийся в России писатель, автор книги «Защита Лужина» (о гении, жившем исключительно шахматами), заявил, что Бобби «абсолютно прав», возражая против использования камер на матче: «Он не должен быть объектом клацаний и вспышек этих приборов [на их высоких треножниках] над ним».
Извещенный о решении и понимающий последствия д-р Эйве, вернувшийся в Голландию, послал телеграмму Шмиду со своим решением на случай, если Бобби откажется явиться на следующую партию:
В СЛУЧАЕ НЕЯВКИ ФИШЕРА НА ТРЕТЬЮ ПАРТИЮ ПРЕЗИДЕНТ ФИДЕ ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ПРИ НЕПОЯВЛЕНИИ ФИШЕРА НА ЧЕТВЕРТУЮ ПАРТИЮ МАТЧ БУДЕТ ЗАКОНЧЕН И СПАССКИЙ БУДЕТ ОБЪЯВЛЕН ЧЕМПИОНОМ МИРА.
Фишер стал получать тысячи писем и телеграмм, убеждавших его продолжить матч, а Генри Киссинджер позвонил ему еще раз, на этот раз из Калифорнии, взывая к его патриотизму. «Нью-Йорк Таймс» даже напечатала открытое обращение к Фишеру с призывом продолжать борьбу. В редакционной статье, озаглавленной «Трагедия Бобби Фишера», газета писала:
Вполне вероятно, что вспышки его темперамента приведут к тому, что матч за звание чемпиона мира так, по сути, и не состоится, а Спасский удержит корону ввиду отказа Фишера играть.
Надвигающаяся трагедия тем сильнее, что в течение последних десяти лет были все основания рассчитывать на убедительную демонстрацию Фишером своего превосходства, как только ему представится возможность…
Можем ли мы надеяться, что на этой поздней стадии конфликта он восстановит душевный баланс и выполнит свои обязательства перед шахматным миром, продолжив матч против Спасского без лишнего драматизма? Хотя и значим перевес в два очка, который имеет советский чемпион, доска всё еще готова для дуэли, которая может оказаться одной из самых блестящих в истории древней игры.
Возможно в результате интереса Киссинджера к матчу и двух его разговоров с Бобби, президент Никсон также отослал свое приглашение Бобби через фотографа «Лайф» Гарри Бенсона посетить Белый Дом после окончания матча, не важно, выигрывает он его или проиграет. Никсон сказал, что ему правится Бобби, «потому что он боец».
В попытке сгладить ситуацию и побудить Фишера продолжить матч Шмид объявил, что в соответствии с правилами он имеет право перенести матч со сцены в заднюю комнату. В приватном разговоре со Спасским Шмид воззвал к его «спортивному духу», пытаясь получить согласие на свое предложение, направленное на спасение матча. Спасский, всегда поступающий как джентльмен, выразил понимание ситуации.
К тому времени, как до Фишера донесли сведения об этом предложении, он уже зарезервировал билеты на все три рейса до Нью-Йорка на день третьей партии. Ему понадобилось несколько часов на обдумывание предложения и за девяносто минут до начала партии он заявил, что готов попробовать, если будет обеспечено абсолютное уединение и никаких камер.
Почему Фишер согласился продолжить игру? Вероятно, сказались все факторы: вера в способность одолеть дефицит в два очка, желание получить деньги (даже при проигрыше матча он получал 91.875 долларов призовых, в дополнение к предполагаемым 30.000 за теле- и киноправа) и огромное желание осуществить то, о чем он всегда заявлял едва ли не со времени своего первого официального матча: доказать, что он самый талантливый шахматист на планете.
Спасский появился вовремя за кулисами; сначала он сел в кресло Фишера и, вероятно, не зная, что его снимает камера, улыбнулся и крутанулся на нем несколько раз, как ребенок. Затем он пересел на свое кресло и стал ждать. Фишер опоздал на восемь минут, выглядел очень бледным и соперники обменялись рукопожатиями. Спасский, руководивший белыми фигурами, сделал первый ход, Фишер ответил. Внезапно Фишер указал на камеру и начал кричать.
Спасский вскочил на ноги. «Я ухожу!» — объявил он коротко в манере русского князя, и сообщил Фишеру и Шмиду, что возвращается на сцену, чтобы играть там.
Шмид вспоминал впоследствии, что «какое-то время не понимал, что делать. Затем я остановил часы Спасского, нарушая правила. Но мне как-то надо было выходить из невероятной ситуации, не теряя контроля над происходящим».
Они продолжали разговаривать, но их голосов не было слышно. Шмид положил руку на плечо Спасскому, и говорил: «Борис, вы обещали мне, что будете играть здесь. Неужели вы нарушите обещание?» Затем он повернулся к Бобби и произнес: «Бобби, пожалуйста, успокойтесь».
Спасский в замешательстве раздумывал секунд десять, и затем опустился в кресло. Фишеру сообщили, что это камера внутренней телесистемы, совершенно бесшумная, которая транслирует изображение на большой экран, расположенный на сцене. Никаких копий делаться не будет. Аргументация неожиданно подействовала.
Фишер извинился за необдуманные слова, и соперники занялись своим прямым делом. Они сыграли одну из лучших партий матча. После своего седьмого хода (на его часах прошло пятнадцать минут, на часах Спасского — пять) Фишер на короткое время вышел из комнаты. Когда он проходил мимо Шмида, тот заметил, что Бобби был весь серый. «Он выглядел, как смерть», — говорил Шмид позднее. Да, но также воодушевленный, негодующий и полный почти маниакальной решимости.
Когда партия была отложена на 41-м ходу, позиция Фишера была подавляющей. Партия возобновилась на следующий день, и Бобби, радостно возбужденный от предчувствия близкой победы, согласился доигрывать ее на главной сцене. Перед началом игры Спасский бросил короткий взгляд на записанный ход Фишера, выигрывавший форсированно и означавший, что в исходе сомнений быть не может: Бобби имел ясный выигрыш. Спасский остановил часы, признавая поражение.
Запыхавшийся Фишер взбежал на сцену, опоздав на пятнадцать минут. Спасский уже был на пути в отель. «Что происходит?», — спросил он, и Шмид ответил: «М-р Спасский сдался». Фишер подписал бланк и покинул сцену, не произнеся ни слова. Дойдя до выхода, он уже не мог сдержать улыбки при виде ожидавших его болельщиков.
Хотя нелепо предполагать, что результат матча Спасский-Фишер можно было бы предсказать после двух партий, из которых каждый выиграл по одной, но определенные выводы сделать уже можно было. Дело в том, что первый выигрыш Фишера у Спасского означал больше, чем сокращение разрыва в счете. Создавался фундамент, нужный Бобби для доказательства самому себе, что он способен доминировать в матче. Ничья не имела бы никакого значения. Он демонстрировал раньше, что способен сделать, хотя и не часто, ничью против Спасского. Выигрывая, Бобби не только пил первую каплю крови противника, но и начинал верить, что рана, нанесенная им, затянется не скоро.
Бобби Фишер в Рейкьявике (Исландия, 1972 год).
Пока Фишер вел вторую войну против камер в Рейкьявике, камеры в Нью-Йорке транслировали его эпическую борьбу за доской. 35-летний профессор социологии Шелби Лаймен, мастер, стоявший довольно высоко среди игроков США, вел почти каждый день пятичасовую программу на общественном телевидении, комментируя партии ход за ходом по мере того, как информация и живой комментарий передавались ему по телефону репортером Пи-би-эс из Исландии. Он показывал каждый новый ход на демонстрационной доске и пытался предсказать, какой будет следующий ход Спасского или Фишера. В примитивном интерактивном формате зрители звонили на студию и предлагали свои ходы. Частыми гостями на шоу были гроссмейстеры, они оценивали предложения зрителей и обсуждали шансы противников.
