Роджер Коэн: Почему, отклонив множество других предложений, вы приняли это?
Бобби Фишер: Это не совсем так. Насколько мне помнится, Карпов, например, был одним из тех, кто отказался играть со мной на моих условиях, в основном совпадающих с теми, по которым мы будем играть в этом матче.
Р. К.: Если вы обыграете Спасского, вызовете ли вы Каспарова на матч за звание чемпиона мира?
Б. Ф.: Типичный вопрос от м-ра Коэна, работающего для «Нью-Йорк Таймс». Можете прочитать, что здесь написано?
(Фишер повернулся и указал на баннер за сценой с надписью «Матч за звание Чемпиона Мира». Аудитория зааплодировала).
По традиции, за редким исключением, представители медиа не аплодируют на пресс-конференциях, поскольку тем самым они выражают согласие с говорящим, а не просто получают информацию. Хотя большое число журналистов было заинтересовано в посещении неоднозначной пресс-конференции Бобби Фишера, им предложили платить по 1000 долларов за аккредитацию на Свети Стефан. Поэтому многие решили не освещать матч — по крайней мере, не «изнутри». В тот день в помещении присутствовало не более тридцати представителей прессы, но всего собралось более ста человек. Аплодисменты, вероятно, прозвучали из нежурналистских рядов, часть публики решила таким образом выразить свои антиамериканские и профишеровские настроения.
Бобби продолжил читать вопросы от Коэна, не отвечая на них прямо, а просто давая комментарии, вроде «Ну, посмотрим» или «Проехали», пока не прочитал последний вопрос Коэна: «Правительство США предупредило вас об ответственности за нарушение санкций?»
Бобби Фишер: Секундочку. [Он извлек письмо из своего кейса и поднял его.] Это предписание об информировании о незаконной активности из Казначейства в Вашингтоне, август 21, 1992. И вот мой ответ на предписание не защищать мой титул здесь. [Он плюнул на письмо, что вызвало шквал аплодисментов.] Это мой ответ.
Васильевич, также аплодирующий, смотрел на него с одобрением и улыбался; Бобби откинулся на стуле, вращаясь на нем вправо-влево, и словно грелся, подобно Муссолини, в лести своих подданных.
Плевок Бобби Фишера облетел землю. Его анти-американизм был подвергнут жесткой критике в редакционной статье «Дейли Ньюс» («Фишер продал свою честь») и «Нью-Йорк Таймс» («Трагедия Боснии и Бобби»), а журналы, газеты и телевидение разнесли эту новость по всем континентам. Общее мнение склонилось к тому, что плевок Бобби дурно пах бессердечием на фоне резни в Боснии и явно попирал если и не международные законы, то общепринятые нормы морали. Эксцентричный поступок Бобби находился в одном ряду с такими символами антиамериканизма, как приветствие «Хайль Гитлер» Эзры Паунда, позирование Джейн Фонды на северо-вьетнамском танке или пропагандистские трансляции «Розы Токио»
[19] во время Второй мировой войны.
Одно из самых неожиданных критических замечаний пришло от близкого друга и бывшего учителя Джека Коллинза, Йоды американских шахмат. «Он мне осточертел и вызывает у меня отвращение», — сказал Коллинз. Затем, вспомнив о низкопоклонстве, с которым Бобби принимали в Югославии, Коллинз добавил: «Они делают “шишку” из дурака». Другой близкий друг Уильям Ломбарди, впрочем, не согласился: «Да, Бобби предал шахматы и всех нас. Но он всё еще чудо, и может многое сделать для игры. Бобби с Борисом делают деньги. Я не могу их упрекнуть».
Бобби продолжал делать жесткие — во всяком случае, спорные — заявления, отвечая на вопросы журналистов. Когда его спросили о его взглядах на коммунизм, он ответил: «Советский коммунизм в основе своей — маска большевизма, а тот в свою очередь — маска иудаизма». Отрицая свой антисемитизм, Фишер указал с ухмылкой, что арабы тоже семиты: «И я ведь точно не анти-араб, верно?» Назвав Каспарова и Карпова «мошенниками» за их, как он считал, неэтичную кооперацию, он включил и Корчного в список ненависти: «Они полностью разрушили шахматы своими аморальными, неэтичными, заранее составленными партиями. Эти парни — грязные собаки».
Хотя Зита присутствовала на пресс-конференции, на вопросы она не отвечала, по крайней мере, публично. Позднее в полуофициальном интервью, данном югославскому журналисту, она заявила, что не собиралась выходить замуж за Бобби, но ее привлекла его честность. Она добавила: «Мне нравятся гении и люди с приветом», — не уточнив, к какой категории она относит Бобби, и относит ли вообще.
2 сентября 1992 ровно в 15:30 Бобби быстрым шагом подошел к доске, сел в кресло, протянул через стол правую руку и они со Спасским обменялись рукопожатиями. Он был одет в голубой костюм с галстуком в красно-белую полоску, что, до некоторой степени, придавало ему патриотический вид. И если оставались сомнения относительно его национальности, то их снимал американский флажок на столике, лицом к аудитории. Рядом со Спасским, ставшим гражданином Франции, стоял трехцветный флажок Франции. Лотар Шмид, судивший матч 1972 года между этими двумя гроссмейстерами, вновь присутствовал на сцене — он и запустил часы. Когда Шмид нажимал кнопку, волна ностальгии накрыла собравшихся. Прошло двадцать лет с последнего поединка, но трое главных участника как будто мало изменились — лишь седые волосы, дополнительные морщины и увеличившийся объем талии. «Лаугардалшол» преобразовался в отель «Маэстраль». Исландия стала Югославией. Бобби остался Фишером. Борис — всё тот же Спасский. Игра — те же шахматы.
Бобби Фишер и Борис Спасский, Югославия, 1992 год.
Через несколько минут Бобби нацепил на лоб широкий коричневого цвета кожаный козырек, дабы противник не видел, на что он смотрит. Когда очередь хода была за ним, он опускал козырек и подбородок его часто едва не касался груди — тогда он походил на игрока в покер, скрывающего карты от посторонних.
Двадцать лет «ржавчины» забылись, Бобби играл так же сильно, как в 1972 году: агрессивно, безжалостно, блестяще, нападая то на одном фланге, то на другом. Противники смело жертвовали фигуры.
Шахматисты всего мира следили за партией с помощью факсов и телефонов, и на их коллективный вопрос дал ответ пятидесятый ход Бобби. Спасский сдался. Гроссмейстер Яссер Сейраван написал: «Да, сомнений нет, Бобби вернулся! Безупречно проведенная партия. Точность до последнего хода». Те издания, что за день до этого критиковали Фишера за его некорректные политические высказывания, вынуждены были признать, что за доской он более чем корректен: «Играя мощно, американский шахматный гений находится в прекрасной форме». Но, перефразируя Аристотеля, надо сказать, что одна партия не делает чемпиона.
Во второй партии Бобби, казалось, играл в свою силу… до опять-таки пятидесятого хода, на котором он допустил ужасный просмотр, преобразовавший выигрышную позицию в ничейную. В некоторых отношениях он повторил эту ошибку и в третьей партии: позволив потенциальному — или, по крайней мере, возможному — выигрышу ускользнуть у него из рук. Комментарий Бобби по окончании партии был обезоруживающе честен. «Похоже, это был не мой день. Я надеюсь, что это был не мой день. У меня проблемы». Бацилла сомнения начала пробуждаться. Если третья партия оказалась «не его днем», это могло говорить о том, что долгое отсутствие за доской не прошло безнаказанным и мешало ему возродиться прежним Фишером. Четвертая и пятая партии почти доказали ему, что он действительно в кризисе, или основательно проржавел: Бобби проиграл обе партии.
