Подлог в матче 1985 года очевиден, настаивал Бобби. В четвертой партии Карпов двинул своего коня на 21-м ходу, что, по мнению Фишера, служило «доказательством» начала договорного варианта. Он указывал всем, кто хотел его слушать, что Карпов «сделал не менее восемнадцати ходов по белым полям. Невероятно!» Это статистически необычно, но не невозможно, и, очевидно, не могло служить доказательством поддельности.
Но ничто не могло разубедить Бобби в его мнении, что Каспаров и Карпов — «мошенники». Бобби так считал и мнения своего менять не собирался, хотя все гроссмейстеры и многие члены шахматного братства настаивали на том, что обвинения не имели под собой оснований. Ученый из центра Биоинформатики и молекулярной Биостатистики из университета Калифорнии Марк Сигал доказал математически, что такое обвинение ложно и что партии 1985 года статистически более вероятны, чем «сухие» победы Фишера над Таймановым и Ларсеном, и его почти тотальное уничтожение Петросяна. Сигал заключил научное изыскание шутливым замечанием: «Возможно, путь самого Фишера к вершине был частью чьего-то заговора».
Одни такой выплеск эмоций со стороны Бобби объясняли тем, что он отказался в 1975 году играть матч с Карповым, в связи с чем ему хотелось принизить значение матча последнего с Каспаровым. Другие полагали, что смысл обвинений — в продвижении Фишер-рэндом. Третьи относили их на счет банальной паранойи. Со своей стороны Бобби так и не объяснил, что выгадывали Карпов с Каспаровым, если они действительно подделали партии, кроме как сохранение титула в русской семье. Но поскольку оба были русскими, то и это соображение теряло смысл.
Если благодарность — память сердца, то позыв Бобби к воспоминаниям был слабым, а иногда не существовал вовсе. Стойкие исландцы из RJF-комитета не только вызволили его из японской тюрьмы и избавили от маячившего десятилетнего тюремного срока, они делали всё, что в их силах по его прибытии в Исландию: нашли ему жилье, защищали от эксплуататоров его имени и всюду сующих свой нос журналистов, давали советы по ведению финансов, возили на термальные источники, приглашали на обеды и праздники, брали на рыбалку и возили по всей стране, стараясь, чтобы он чувствовал себя как дома.
Они создали вокруг него культовую атмосферу, обращаясь с ним, как с лицом королевских кровей семнадцатого века. Каждый функционер имел собственную роль в исполнении любых желаний короля. Но они не ожидали, что король на самый маленький «прокол» будет отвечать в стиле «отрубите ему голову!» Бобби вел себя так, будучи тинэйджером, выказывая непрощающее нетерпение в отношении любого из своих юных обожателей, имевшего несчастье вызвать его неудовольствие. Теперь в Рейкьявике, несмотря на многие поступки доброты и щедрости со стороны хозяев, Бобби начал находить изъяны где только можно, любой мелкий недостаток чрезмерно обобщать и выговаривать тем, кто более других сделал для него.
Первой жертвой стал его послушный телохранитель Саэми Палссон. Палссону никогда ничего не платили («ни цента», пожаловался он, хотя был слух, что Бобби выдал ему чек на 300 долларов перед возвращением в Исландию) за месяцы работы по обеспечению безопасности Бобби в Рейкьявике в 1972 году и в США после матча. И Палссон стал первым исландцем, протянувшим Бобби руку помощи в его попытках вырваться из тюрьмы. Он прилетел в Японию за свой счет и продолжал помогать Бобби, когда тот стал исландским гражданином. Палссон имел веские причины ожидать от Бобби благодарности. Но семена будущего разрыва были посеяны еще даже до вылета из Японии, когда к Палссону обратился исландский продюсер Фридрик Гудмундссон, хотевший сделать документальный фильм о заключении Бобби в тюрьму, борьбе за его освобождение и обретении свободы. Палссон и Бобби могли надеяться на получение гонорара, если фильм принесет прибыль, хотя маловероятно, что документальный фильм способен породить даже слабый денежный ручеек.
Бобби сначала согласился сотрудничать, но со строгой оговоркой, — фильм должен стать диссертацией относительно зла, творимого США, а не о его личной жизни или шахматах. Как виделось Бобби, он должен рассказывать, прежде всего, о «киднэппинге» (так он описывал свой арест и удержание под стражей) и спасении.
Съемки начались с момента приземления самолета Бобби в Копенгагене, — с камеры, установленной в спортивном автомобиле, который вез его, Миёко и Саэми в Швецию по пути в Исландию. Снятый с использованием различных технических приемов, дающих эффект «достоверности», неориентированный «на продажу», фильм был плохо смонтирован и тематически эклектичен. Его производство обошлось в 30 млн крон (около 150 тыс. долларов). Отснятый материал был интересен, поскольку впервые после матча 1992 года на экране появлялся живой Фишер. Бобби с ясными глазами и целеустремленным видом заявлял в камеру: «Я ненавижу Америку: это незаконное государство. Его украли у аборигенов-американцев, а построили чернокожие африканские рабы. США не имеет права на существование». Когда он изливал свой яд на евреев, японское правительство и США, то был странно оживлен, словно только что осознал свою свободу. Он и Саэми начали петь «Эта любовь» и другие знакомые старые песни, словно не видевшие друг друга друзья — и так оно и было в то время — выехавшие на природу и поющие от полноты чувств. Иногда даже звучал смех. Миёко сидела тихо, ее улыбка Монны Лизы появлялась, когда она смотрела на Бобби.
В следующие несколько месяцев, продолжая снимать фильм уже в Исландии, Гудмундссон продолжал свои попытки уговорить Бобби на новые интервью и глубже вовлечь его в проект. «Каким будет название фильма?», — спросил Бобби. Когда ему сказали, что «Мой друг Бобби» (впоследствии его изменили на «Я и Бобби Фишер»), он сразу поставил под сомнение весь проект. «Этот фильм должен быть о моем похищении, а не о Саэми», — возразил он. Другим препятствием стали деньги. Бобби возмутился, узнав, что ему не заплатят никакого аванса. Гудмундссон предложил Бобби 15 % от прибыли, и по 15 % должны получить Саэми, продюсер Стейнтор Биргиссон и Гудмундссон, остальные 40 % уходили партнерам по производству. Фишер пришел в ярость. Почему Саэми вообще что-то должны платить? И, раз фильм о Бобби, он и должен получить больше, чем другие! «Мне должны заплатить не меньше 30 %, — яростно доказывал он, — больше чем остальным, ведь я — Бобби Фишер». Он повторял этот рефрен снова и снова: «Я — Бобби Фишер! Я — Бобби Фишер! Я — Бобби Фишер!»
Гудмундссон пытался объяснить свой замысел. Он рассказал Бобби, что у фильма есть потенциал, чтобы стать шедевром: «Это постмодернистский документальный фильм с художественными элементами».
«Наплевать мне на это, — вскричал Бобби. — Скажите мне, о чем будет фильм».
Гудмундссон набросал ему схему в стиле предложения «всё включено» специалиста по связям с общественностью:
Это фильм об атомной бомбе.
Это фильм о полицейском на пенсии.
Это фильм о безоглядной любви.
Это фильм о чемпионе мира по шахматам.
Это фильм о безоговорочной ненависти.
Это фильм об иконе.
Это фильм о победе.
