– Караульная служба организована по законам мирного времени, – четко ответил комендант Вены. Он только что доложил об утреннем налете на комендатуру и готов был выдержать маршальский гнев. – Перейти на усиленный режим мы планировали сегодня. Но не успели. Это, несомненно, моя вина. Но и предположить, что недобитые фашисты настолько осмелеют, не мог никто.
– Это вас не оправдывает, Алексей Васильевич! – резко сказал Конев.
– А я и не ищу оправданий, – твердо ответил генерал-лейтенант.
– Это хорошо, – маршал провел рукой по лицу, словно снимая невидимую паутину. – Но всё остальное – плохо. И еще аэродром, и всё за одну ночь!
– Да, это ужасно, – кивнул Благодатов. – По словам строителей, при нынешней нехватке стройматериалов и транспорта на восстановление взлетно-посадочных полос уйдет не меньше семи дней.
– Неделя, – покачал головой маршал. – Как много! Но есть новости и похуже. В английском секторе тоже подорвали аэродром, а кроме того, истребили практически всё военное руководство. Генерал Локхард погиб.
– Этот тот самый, что ославился при Арденнах в сорок четвертом? – спросил генерал-лейтенант.
– О мертвых не стоит говорить плохо, – вздохнул Конев и сделал паузу. – Так что мы имеем дело с на удивление хорошо организованной акцией, которая почти удалась. Ну, а с другой стороны, то, что страдают и наши союзники, показывает, что происходящее – не провокация со стороны западных буржуазных правительств.
Дверь кабинета приоткрылась, заглянул секретарь – полный, розовощекий полковник.
– Товарищ маршал, там…
– Занят я! – рявкнул командующий Центральной группой войск. – Всё позже!
Секретарь исчез, словно сдутый ураганом, но дверь затворил совершенно бесшумно.
– Тут еще, товарищ маршал, были некоторые странности, – сказал Благодатов нерешительно. – И они в некоторой степени объясняют большие потери…
– И какие же?
– Налетчики стреляли с удивительной меткостью, двигались со скоростью, превосходящей обычные человеческие возможности, и раны их не останавливали.
– Что же вы, Алексей Васильевич, сказки рассказываете? – Конев изобразил кривую усмешку.
– Я сам это видел, – твердо сказал комендант. – Кроме того, о чем-то подобном рассказывали танкисты, уцелевшие в Амштеттене.
– И как вы можете это объяснить?
– Вы знаете, что фашисты проводили чудовищные эксперименты в своих лагерях. – Благодатов снял очки и принялся протирать стекла извлеченным из кармана платком. – И возможно, им удалось найти какое-либо химическое вещество…
– Да это же бред! – не выдержал Конев.
– А то, что мы спустя почти три месяца после капитуляции Германии подсчитываем потери – не бред? – Генерал-лейтенант вновь нацепил очки. В увеличенных стеклами серых глазах была тревога.
– Нечто очень похожее, – кивнул маршал. – Что же, ладно. Я вас жду у себя в двадцать ноль-ноль. Подготовьте соображения об усилении мер безопасности в городе. А теперь – можете идти!
Верхняя Австрия, замок Шаунберг
27 июля 1945 года, 11:55 – 12:35
На этот раз Петра побеспокоили незадолго до полудня. Заставили надеть эсэсовскую форму и под конвоем препроводили в тот же зал, где он был утром. У самого входа его встретил Виллигут, одетый в белый балахон с алой свастикой на груди.
[30]
– Проходите, Петер, – сказал бригаденфюрер. – Вам предстоит знаменательное зрелище. Вы увидите ритуал Свастики.
Вслед за провожатым, своеобразным Вергилием эсэсовского ада, капитан проследовал к помосту с кубическим камнем. Рядом с возвышением обнаружился небольшой столик, уставленный горящими свечами, источающими характерный запах нагретого воска.
– Стойте здесь, – указал Виллигут Петру на место рядом со столиком. – Отсюда всё будет хорошо видно.
Едва вынужденный зритель занял указанную позицию, как из глубин зала возникли еще восемь фигур в таких же балахонах, как и Виллигут, только с накинутыми капюшонами.
По одному они подходили к столу и брали каждый по свече. Последним взял восковой столбик бригаденфюрер, и его лицо скрылось под белой тканью. Стол после этого оказался пустым.
На мгновение Петру показалось, что он очутился в глухом средневековом монастыре, в лапах мракобесов из инквизиции. Морок вызвал вполне осязаемое удушье, но к счастью, быстро прошел.
Фигуры в белых балахонах тем временем выстроились, повинуясь какой-то схеме – одна в центре и остальные восемь – попарно по сторонам. Не сразу Петр догадался, что такое построение должно символизировать свастику. Если бы кто посмотрел на всё сверху, то из огненных точек свечей для него сложился бы угловатый паук нацистского креста.
Мгновение они стояли неподвижно, а затем задвигались. Тот, кто стоял в центре, был недвижим, остальные же с небывалой четкостью, как солдаты на параде, менялись местами по кругу.
Поначалу это происходило в полной тишине, затем из-под капюшонов стало доноситься слаженное пение.
Монотонные звуки и равномерное движение, от которого Петр не мог оторвать взгляда, подействовали на него гипнотически. Мелькающие огоньки свечей слились в единый поток. Показалось, что в большом полутемном зале действительно крутится огромная свастика…
В один миг захотелось присоединиться, самому войти в завораживающий ритм кружения. Немалым усилием воли Петр смог подавить это желание. А огненная свастика продолжала крутиться, и только пение становилось всё тише и тише.
Когда оно смолкло, фигуры в белых балахонах застыли, и свечи в их руках, что до сих пор не гасли даже при самых быстрых движениях, потухли одновременно, словно электрические лампочки, управляемые с одного выключателя…
Виллигут подошел, стянул с головы капюшон. Улыбка на его лице была усталая, на лбу блестели капельки пота.
– Ну как? – спросил он, внимательно глядя на Петра.
– Что – «как»? – довольно невежливо ответил тот. – Очередное бессмысленное представление.
– Почему же? – бригаденфюрер с укоризной посмотрел на собеседника. – Если вы пока не можете осознать его смысл, это совсем не значит, что его нет! Ведь так?
– Наверное, – равнодушно пожал плечами разведчик. – Но я и не собираюсь разбираться, зачем нужны все эти глупости. Вы только зря тратите время.
– Я так не думаю, – Виллигут на миг отвлекся, словно прислушался к какому-то тихому звуку. – Подождите, я сейчас подойду.
Широко и торопливо шагая, он ушел в том же направлении, куда скрылись прочие участники ритуала, и Петр остался один в тишине и темноте. Возникла мысль о побеге, но тут же пропала, уничтоженная вполне рациональными соображениями, что выйти через главный вход ему не дадут, а прочих он и не знает…
