Жилье покойного Лазаревича не блистало шикарным фасадом. Фундамент просел, очертания крыши утрачивали симметрию. Маленький огород зарос шапками сорняков.
У крыльца с постной миной дымил папиросой Куренной. Он чуть подвинулся, пропуская капитана. Вторично за день отдавать честь одному и тому же человеку в его привычки не входило.
Из дома вышел майор Чеплыга в расстегнутой укороченной шинели.
— Уже приехали? — Он одобрительно хмыкнул. — Проходите, Андрей Григорьевич, гостем будете. Призраков не побаиваетесь?
— Живых людей побаиваюсь, Иван Тарасович, — проворчал Андрей, взбираясь на крыльцо.
— Здесь последняя ступенька проседает, не наступайте на центр, — посоветовал Чеплыга. — Познакомьтесь. — Он покосился через плечо. — Это Михаил Львович.
Из дома вышел невысокий мужчина в темно-серой шинели и фуражке с красной тульей. Погоны капитана, витые прямоугольные петлицы, очки, невыразительное лицо.
Он протянул руку, улыбнулся одними губами.
— Невзлин Михаил Львович. Временно исполняю обязанности Бориса Александровича Лазаревича. Он здесь жил все четыре месяца, пока не случился… этот досадный инцидент. Жилплощадь числится на балансе нашего ведомства, как и еще пара участков в Дальнем. Назначение Бориса Александровича считалось временным, капитально обживаться он не считал нужным. Но здесь ему было удобно. В доме печка, подведена холодная вода от котельной. До центра пять минут ходьбы, можно и не гонять шофера каждое утро. Соседей не видно, с одной стороны забор, с другой холм. Человек не семейный, его все устраивало. — Невзлин снял очки и стал усердно протирать стекла мятым платком.
В этот момент его лицо стало вовсе никаким.
— Проходите в дом, — предложил Чеплыга, — хозяин уже не возразит. Там особо нечего смотреть, небогато жил человек. Есть еще вторая дверь, выходит на огород. А мы с ребятами покурим у калитки. Будут вопросы — я рядом.
Капитан бродил по скромно обставленным помещениям, разглядывал лоскуты обоев, свисающие со стен, немытую посуду, грязные резиновые сапоги. Кресло, кушетка, колченогий журнальный столик, заваленный газетами и старыми книгами. Примитивный торшер на прямой ноге. На мятую кровать кое-как наброшено покрывало. На вешалке форменная куртка, утепленные штаны. Ворохи бумаг в тумбочке. Скомканная одежда в шкафу. Женская рука тут явно не присутствовала, даже мужская не чувствовалась! Есть люди, которые живут своей жизнью и просто не видят, не понимают, что их со всех сторон окружают грязь и беспорядок.
— Увлеченный был человек Борис Александрович, — пробормотал Невзлин, следуя за Андреем. — Мозги иначе устроены, чем у большинства. Смысл жизни для него заключался в работе, а дом — это так, чтобы переночевать.
Андрей вышел на заднее крыльцо, обозрел запущенный участок. Затылок его пощипывало. Капитан Невзлин из недр дома смотрел ему в спину.
Неверов резко повернулся и спросил:
— Лазаревич встречался с женщинами?
— Откуда мне знать? Борис Александрович никогда со мной не откровенничал. Временами он был очень мрачен, но все свои переживания держал при себе. О личной жизни тоже не распространялся. О чем вы, Андрей Григорьевич? — Капитан ГБ позволил себе легкую усмешку. — Какая женщина решится сюда прийти? Посмотрите по сторонам.
«Есть такие, которые решатся», — подумал Андрей, поколебался и оставил при себе вопрос про Ольгу Бурнаш, у которой, по уверению Илзе Саулите, могли быть романтические отношения с Лазаревичем.
Он решил, что эту тему проработает отдельно.
Взгляд его уперся в рамку, стоявшую на захламленной тумбочке. Фотография довоенная. Лица позирующих людей ничем не омрачены. Миловидная женщина в летнем платье с оголенными плечами доверчиво льнула к представительному молодому офицеру. Их головы соприкасались, щека мужчины тонула в волнистых женских волосах. От снимка исходила какая-то щемящая грусть.
Рамочка была сравнительно новая, а фото пожелтело, выцвело. Было видно, что его разглаживали и подклеивали. Видимо, этот снимок не один год колесил с Лазаревичем по всем фронтам.
— Даже не спрашивайте, — пресек Невзлин попытку задать вопрос. — Я не знаю, кто это. Личные темы мы в беседах не поднимали. В этом отношении Лазаревич был очень скрытен.
«Да и вы, Михаил Львович, не находка для шпиона», — подумал Андрей и спросил:
— Вы сами откуда? Воевали?
— Родом из Томска, — отозвался Невзлин. — Происхождение — из служащих. В органах с тридцать шестого года. Работал в Забайкалье, на Северном Кавказе. Потом Особый отдел Первого Украинского фронта. Про Хальбский котел слышали? Немцы отступали к Берлину и попали в окружение. Они пытались вырваться из котла и весь запас снарядов сбросили на наш штаб. Я получил легкое ранение, полмесяца пролежал в госпитале, а там и войне конец пришел. Перевели меня сюда, в Заполярье.
«Да, тенденция прослеживается, — не без иронии подметил Андрей. — Просто санаторий для героев, вернувшихся в строй после ранения».
— Все ясно, Михаил Львович. Что еще можете сказать про Лазаревича, кроме того, что он был скрытен?
— Человек, безусловно, порядочный, — проговорил Невзлин. — Всю войну служил в особых отделах действующих частей. Насколько я знаю, у него был конфликт с начальником тыла какой-то армии, что-то связанное с чрезмерной увлеченностью сбором трофеев. Проще говоря, грабили наши тыловики немцев, освобожденных от фашизма, без зазрения совести, а Лазаревичу это не понравилось. Конфликт обернулся не в его пользу. Он был переведен в Заполярье с понижением в должности.
«Хорошо, что хоть не к стенке его перевели», — подумал Андрей и осведомился:
— Чем он занимался в последнее время?
— Обычной текучкой. Мы наводили справки об уголовниках, сбежавших из Алапаевска. Там не было политических, обычная блатная шваль, поэтому дело сгрузили на сотрудников милиции и управление лагерей, у которых есть свои поисковые отряды. Борис Александрович вступал в личные контакты с руководством местной воинской части, несколько раз ездил на щебеночный карьер, на метеостанцию. У меня создавалось впечатление, что он пытался бурной деятельностью заглушить то, что происходило у него внутри.
— А что происходило у него внутри?
— Я не психолог и не психиатр. Иногда он просто проваливался в себя, будто спал, хотя глаза были открыты. Он жил всю войну с каким-то своим потрясением. Получается, что время не лечило его, а только накапливало напряжение. Он уже не мог сопротивляться.
— То есть вы поддерживаете версию милиции о том, что Лазаревич покончил с собой?
— По крайней мере, не исключаю ее, — ответил Невзлин. — Хотя она, конечно, требует проверки.
— Как его нашли?
— На службу не пришел, — объяснил капитан. — Прежде никогда не опаздывал, бывало, что и раньше прибегал. Это во вторник было. Полдень, а его нет. Я Осадчего отправил. Это наш сотрудник. Прибежал он минут через десять, весь синий. Мы туда, милицию известили. Он лежал в глубине участка, недалеко от забора. Видно, топтался, долго стоял, на море смотрел. Несколько окурков там валялось. Потом пистолет достал, в голову себе выстрелил. Пистолет рядом был. — Лицо капитана свело судорогой. — В тот же день провели мы дактилоскопическую экспертизу. На ТТ были обнаружены только его отпечатки пальцев. Эксперт прикинул, что вечером, примерно на закате, когда еще не стемнело. Потом мы опрашивали соседей. Двое вспомнили, что слышали звук, похожий на выстрел. Но там акустика такая — холмы кругом, отзвуки отражаются.
