Да вот только целиться было пока что не в кого, вогулы же ещё не вышли в поле, а по-прежнему стояли за деревьями и там кричали и выли. До лесу было далеко, не дострелить. Маркел прихватил приклад под мышку, надел рукавицы. За спиной туда-сюда похаживал десятник. Кузьма спросил, давно ли это у них так. Нет, недавно, ответил десятник, а до этого там было тихо. Значит, сейчас пойдут, сказал Кузьма.
Но он не угадал. Шаманы продолжали выть, а ляки топать и гайкать. И они всё топали и топали. Им что, думал Маркел, они грибов нажрались, им не холодно, они могут всю ночь топать, а тут уже луна взошла, стало светло, мороз крепчает, тут как бы без пальцев не остаться…
Вдруг ляки закричали очень громко, и было видно, в небо полетели стрелы, очень много. Потом вогулы вновь завыли, все разом. Маркел поморщился, подумал, что они, наверное, так же кричали, когда ему перерезали паутинку.
И только он так подумал, как снова загремели бубны, завыли шаманы – и в небо опять взлетели стрелы. Эх, только и подумалось Маркелу, а вот и вторая паутинка, и он перекрестился.
Тут же опять загрохотали бубны, загайкали ляки, и в небо ещё раз взлетели стрелы. Три паутинки, подумал Маркел, больше кричать им будет не о чем, сейчас они или выйдут из лесу и пойдут на город, или развернутся и уйдут к себе в табор и там затаятся до утра…
Но вдруг как взъярились шаманы, взревели бубны, затопали ляки, и в небо взвилась туча стрел! И ещё кто-то завизжал по-заячьи…
И стало совсем тихо. Эх, только и подумалось Маркелу, грех какой, а больше ни о чём не думалось. И у вогулов было тихо-тихо. Потом чуть слышно забубнили бубны, загайкали ляки. А потом и это стихло, было только слышно, как шуршали лыжи-ступанцы, и этих лыж было много-премного. Это, подумалось Маркелу, вогулы пошли обратно к себе в табор, и сегодня больше ничего уже не будет.
Так оно после и вышло: наши ещё постояли на стене, на подмостях, а после снизу было повеление, и все, кроме, конечно, караульных, сошли вниз и, не возвращая пищалей, стали расходиться на ночлег. Маркел с Кузьмой тоже пошли, вернулись в воеводские хоромы, там воеводский дворский отвёл Маркела в какой-то чулан и сказал, что он пока свободен. Маркел приставил пищаль к стене и начал устраиваться спать. Но тут вдруг раскрылась дверь, вошёл Кузьма, сел напротив, на лавку, и сказал, что ему велено за Маркелом присматривать.
– А то, – продолжил Кузьма, – у нас в прошлом году в Пелыме уже был такой случай: прибился к нам один казачок…
И, осмотревшись, взял Маркелову пищаль, поставил рядом со своей и опять посмотрел на Маркела. У того сразу в боку прихватило. Но он виду не подал, лёг на лавку, отвернулся к стене, закрыл глаза и подумал, что пора и честь знать. И ещё: если приснится Золотая Баба, то будет беда, а если нет…
И заснул.
А когда утром проснулся, радостно подумал: не приснилась! Сел на лавке, истово перекрестился…
Глава 25
Но тут к ним опять вошёл кухарь и сказал, что вогулы что-то слишком расшумелись, вот воевода и велел всем идти на стену – спешно. Маркел сразу помрачнел и даже думать ни о чём уже не стал, а вслед за Кузьмой взял пищаль, надел шапку и вышел.
Когда они шли по двору, то ясно слышали буханье бубнов и гайканье ляков. Солнце ещё только-только поднималось, но людей во дворе было уже немало, и все они, с пищалями, шли к стенам. На стенах тоже было многолюдно.
Маркел и Кузьма пришли на своё вчерашнее место, это почти возле самых ворот, и поднялись на подмости. Перед ними было поле, а за полем лес или, правильней, тайга. В тайге, на опушке, мелькали вогулы. Было слышно, как воют шаманы, как гайкают ляки.
Потом вдруг всё разом стихло. Десятник велел не зевать. Маркел снял рукавицу, стал дышать на пальцы.
И тут из тайги попёрло войско. Их было очень много. Они шли медленно, держали луки наготове. Маркел мысленно перекрестился. Без команды не стрелять, сказал десятник.
А вогулы шли и шли. Теперь было уже ясно видно, что немного впереди их всех идёт Лугуй в своей дорогущей кольчуге, а рядом с ним двое провожатых, которые что-то несут.
– Что это они затеяли? – вполголоса спросил Кузьма.
Маркел не ответил. Не хотелось ему отвечать! Хотелось лучше ошибиться…
А вогулы шли и шли. Маркел осмотрелся. Волынский стоял невдалеке, в надвратной башне, на нём была красная бархатная шуба с медвежьим подбоем и высокая шапка из чёрной лисы. Будто почувствовав маркелов взгляд, Волынский повернулся к нему и весело махнул рукой. Маркел сразу отвернулся и опять стал смотреть на вогулов.
А те прошли ещё шагов с полсотни и остановились, и так и продолжали держать луки наизготовку. А Лугуй и его провожатые прошли ещё шагов с десяток, и только тогда уже остановились. Не стрелять, громко сказал десятник, не дострелим.
И тут Лугуй выступил ещё на один шаг, поднял руки, сложил их горшком, это чтобы было лучше слышно, и начал говорить как можно громче:
– Эй, урусуты! Это говорю вам я, великий князь Лугуй Пынжин сын, владелец Куновата города, да Илчмы города, да Ляпин города, да Мункос города, да Юил города, да Сумт-Вош города, а также всех здешних рек и угодий, и рыб, и птиц, и зверей, и деревьев, всего живого, неживого, прошлого и настоящего! Я пришёл вам сказать, что мой любимый брат Чухпелек вчера ночью ушёл к Великой Богине, и Великая Богиня приняла его!
Тут он замолчал и обернулся к своим провожатым, взял у них что-то, опять обернулся… И обеими руками поднял над собой окровавленную голову Чухпелека. Эх, сердито подумал Маркел, а вот и не ошибся он, а вот…
Но дальше Маркел подумать не успел, потому что Лугуй продолжал:
– Теперь Великая Богиня смотрит на вас глазами Чухпелека! А моим языком говорит: Великая Богиня рада моей щедрой жертве, и за это она даёт мне в помощь войско великого воина князя Сенгепа Казымского! Он через два дня сюда придёт и приведёт с собой храброе войско в триста воинов, а это триста метких луков, а к ним тридцать бурдюков болотного жира – и мы сожжём ваш город и вас вместе с ним. Так что, пока не поздно, пока Сенгеп не явился, уходите отсюда, я вас всех выпущу, даже тебя, Волын, но это только в эти два дня, а после никого уже на выпущу, а отправлю вслед за моим братом!
И он начал трясти чухпелековой головой, отчего зазвенели привязанные к ней бубенчики. Вот какая тогда стояла там тишина, что даже эти бубенчики, казалось, грохотали громче любых бубнов!..
И вдруг Волынский громко засмеялся, а потом так же громко воскликнул:
– Трепать языком вы все горазды!
– Это не трепать! – крикнул Лугуй. – А это я правду говорю! Смотри, что мне прислал Сенгеп!
И, обернувшись к своим провожатым, вполголоса что-то прибавил. Один из провожатых снял с плеча лук, второй достал из колчана стрелу, обмотанную чёрной паклей, и поджёг её. Стрела сразу ярко вспыхнула. Первый схватил стрелу, задрал лук прямо в небо, выстрелил, стрела сверкнула, взвилась в небо и словно пропала…
