А после наконец вернулась и воткнулась в снег шагах в десяти перед воротами. Снег зашипел, а стрела продолжала гореть. И так снег шипел и шипел, а стрела горела и горела, покуда не сгорела вся, и также весь снег вокруг неё не растаял до самой земли. Все молчали. Один только Волынский снова засмеялся и громко воскликнул:
– Вот так ваши стрелы сгорят, а Берёзов как был нашим, так нашим и останется!
– Э, нет! – насмешливо отозвался Лугуй. – Это совсем о другом говорится. Это о том, что кто имеет глаза, тот умеет видеть будущее, а кто слеп, тот не только будущего, но даже и прошлого понять не может. Но я ещё раз говорю: даю вам два дня, а потом приду и всех вас отправлю к Великой Богине!
С этими словами он ещё раз потряс Чухпелековой головой, а после отдал её одному из своих провожатых, развернулся и пошёл обратно к лесу. Опять забухали бубны, завыли шаманы, загайкали ляки. У них было очень весело. А у нас…
Глава 26
Маркел осмотрелся. Наши все были очень угрюмые на вид. И ещё: никто не убирал пищалей и даже не собирался спускаться со стены. Все смотрели на уходящих вогулов и как будто ждали, что те сейчас развернутся, побегут обратно, и начнётся битва. Потому что когда сюда явится Сенгеп Казымский, будет уже поздно, никакой битвы не будет, а будет только один позор и смерть. Подумав так, Маркел невесело вздохнул и посмотрел на надвратную башню, на стоявших там стрельцов и воеводу с ними. Воевода тоже был очень невесел, смотрел вслед вогулам, хмурился. А после развернулся и пошёл спускаться. За ним пошли остальные.
Так же и со стен стали спускаться. Оставались только караульные. Кузьма с Маркелом повернули к лестнице. Оттуда, сверху, было хорошо видно, что воевода уже спустился и теперь стоит возле ворот, а рядом с ним стоит стрелец очень важного вида, и одет он тоже непросто – в зимний шубный кафтан и высокую шапку из чёрной лисы. А в руке этот стрелец вместо пищали держит посох.
– Иван Змеев, наш начальный голова, – с почтением сказал Кузьма. – Очень строгий господин, не приведи господь.
И тут этот Змеев, следом за Волынским, поднял голову и посмотрел наверх. Маркел невольно потянулся к шапке. Волынский поманил рукой. Маркел отдал свою пищаль Кузьме и пошёл вниз по лестнице.
Внизу он сразу подошёл к Волынскому и Змееву, снял шапку и поклонился несильно, в полшеи.
– Царский посол! – сказал Волынский Змееву. – Приехал Золотую Бабу брать. Но, – тут же прибавил он, – пока суд да дело, мы будем от вогулов отбиваться. Так?
Маркел кивнул, что так. И они пошли, все трое, больше ни о чём уже не говоря. Да ещё Волынский тяжело повздыхивал. И щёки у него были пунцовые, и брови грозно сведены. И так, с пунцовыми щеками, он и довёл их до своих хором, поднялся с ними на второй поверх, а там завёл к себе в ответную. Только там он наконец остановился, сорвал с себя шапку и со злостью бросил её в угол. А после уже не спеша обернулся и почти обычным голосом позвал:
– Леонтий!
Вошёл челядин. Волынский сказал ему:
– Накрывать пока не надо.
Челядин поклонился. Волынский пошёл и сел на свою давешнюю лавку. Челядин осмотрелся, подобрал воеводскую шапку, подал её Волынскому, ещё раз поклонился и вышел. Волынский мял шапку в руке, молчал. Змеев похаживал туда-сюда. Маркел стоял столбом. Волынский вдруг сказал:
– А всё-таки убил он брата. Я так и думал, что этим всё кончится.
– Почему? – спросил Маркел.
– Да потому что, – ответил Волынский, – Чухпелек был умней и моложе его. И у него есть сыновья, а у Лугуя нет, а у них князей без сыновей не любят. Вот и завидовал он крепко Чухпелеку и оттого и убил. Да ещё сделал виноватым! Он же будто бы из-за чего его убил? Из-за того, что тот тебя не устерёг, и ты сбежал. Небось ещё сказал своим, что Чухпелек их давно предал, когда ещё ездил в Москву и там в нашу веру тайно перекинулся. Ну и убили его, Золотую Бабу порадовали, и она им за это дала помощь – Сенгепово войско.
Маркел вздохнул, подумал, что ведь всё оно так, скорей всего, и было. Прости, Господи, раба заблудшего…
Но дальше подумать не успел, потому что Волынский уже продолжал:
– И как это Лугуй уговорил Сенгепа?! Сенгеп ведь остяк, а эти все трое вогулы: и Лугуй, и Бегбилий, и Мамрук. И вдруг остяк вместе с вогулами! И ещё эти стрелы горючие. Это нам будет совсем непросто.
И он посмотрел на Змеева. Но Змеев только усмехнулся и сказал:
– Эти стрелы – больше баб пугать.
– Пугать не пугать, – сказал Волынский, – а в прошлом году полгородка у Агая спалили.
– Так то было летом, в жару…
– А! – только и сказал Волынский и махнул рукой.
После надел шапку и нахмурился. Долго молчал. Потом сказал:
– И тут ещё царёво око! – И, повернувшись к Маркелу, сердито спросил: – Откуда это твоё дело вдруг открылось? Я на Лугуя не писал. Иван тоже. Ведь не писал же? – спросил он у Змеева.
– Ни Боже мой! – твёрдо ответил тот.
– А… – начал было Волынский и посмотрел на Маркела.
Маркел ответил:
– А как было делу не открыться? Не выдали ясак, вот и открылось. Тут и писать никому ничего не надо. Срок наступил, ясак не выдали, вот Щелкалов меня и отправил дознаться.
– Ну, – сказал Волынский, – про ясак и про Лугуя это ясно. – А вот откуда Золотую Бабу они сюда вдруг приплели?
– Люди болтают всякое, – уклончиво сказал Маркел.
– Ну так это люди! – сердито воскликнул Волынский. – А это дело! Это кто-то нарочно напутал. И, я думаю, это Агайка! Я слышал, он у вас в Москве немало воды намутил. Разве не так?
Так, да ещё дважды так, хотел в сердцах сказать Маркел, и он ещё набрехал, что мне от этой Бабы чёртовой живым не вырваться, что она смерть моя! Да я…
Но это Маркел так только подумал, а вслух сказал:
– Ну, может быть. Когда его к Щелкалову водили, мог набаять. Вот Щелкалов и объединил дела.
Волынский помолчал, подумал, а потом сказал, очень сердито:
– А вот это может быть! Даже скорей всего другого может!
И посмотрел на Змеева. Змеев поджал губы и сказал:
– А я тогда сразу говорил: не надо нам в это встревать! А теперь что! Надо девку отпускать.
– Какую ещё девку? – сразу не понял Маркел.
Волынский и Змеев молчали. Тогда Маркел уже уверенней спросил:
– Это что же, Агаеву дочку? Как так? Откуда она у вас вдруг оказалась?
На что Волынский не сдержался и сказал в сердцах:
– А очень просто! У них же разве чего разберёшь? Они же всегда между собой грызутся – остяки с вогулами, вогулы с остяками, вогулы с вогулами, остяки с остяками, и чуть что, сразу ко мне: боярин, рассуди! Вот так и тогда было: не поделили они рыбные угодья, одни вышли напротив Носатого камня колданить, и туда же и вторые. Ну и схватились, и Агай Кондинский взял верх. Побил Сохмата, остяцкого отыра-старосту, перебил его людей и спалил их лодки, поломал колданы. Сохмат сразу к Игичею! Игичей разгневался, пришёл, побил Агая и спалил Кон-городок. Агай побежал к Лугую, они же оба вогулы, двоюродные братья, как тут было Лугую за Агая не заступиться? Ну и они пошли на Игичея. И обдорские с ними пошли, и пелымские, и сосьвинские, то есть всё вогульство. А Игичей один! Вот и стали они Игичея трепать. Трепали очень сильно. Игичей послал ко мне гонца. А с Игичеем у нас, тебе надо было давно это знать, дружба особая. Он всегда везде за нас становится, а мы за него. И я и тогда за него сразу выступил. Ну и побили мы вогулов, а особенно Агая. От него же всё начиналось! И забили Агая в колодки, и отправили в Москву.
