– Чего же тебе тогда надо?
Маркел подумал и ответил:
– Нож хороший, кидучий, и кистень в рукав. А то отобрали у меня вогулы всё подчистую, и я стал как без рук!
Кузьма подумал и сказал:
– Это серьёзно. – Встал и вышел.
Маркел сидел, думал о всяком. Вернулся Кузьма, принёс три ножа на выбор и один кистень. Маркел сразу забрал кистень, а ножи сперва испробовал – кидал в дверь и в стену, выбрал лучший и сказал, что он теперь как будто заново родился. Кузьма, ничего не говоря, опять ушёл, принёс горшок каши, ложки, чарки и бутыль. Перекусили. Легли спать. Спалось легко, свободно.
Глава 30
Утро тоже начиналось хорошо: проснулись, когда уже совсем рассвело, плотно перекусили и вышли во двор – Кузьма с пищалью, Маркел налегке. Небо было чистое, солнце светило ярко, мороз был несильный. И ниоткуда никакого шума не было. Маркел ещё даже успел подумать, что Сенгеп, может, и не придёт, передумает и развернётся, и пойдёт обратно. Или придёт, но разругается с Лугуем и опять же повернёт…
Но тут с надвратной башни закричали:
– Идут! Идут!
И из-за стен почти сразу послышался бой бубнов и гайканье ляков. И этот шум становился всё громче и громче. Кузьма сбросил пищаль с плеча, кивнул Маркелу и пошёл скорым шагом… а потом, не удержавшись, побежал к стене.
На стене было уже полно народу. Поблескивали пищальные стволы. По подмостям туда-сюда прохаживался Змеев, он был в шлеме, а из-под распахнутой шубы была видна кольчуга дорогой работы.
А Волынский, тоже в шлеме, стоял в надвратной башне, возле пушки. Арсентий ему что-то объяснял, показывал, Волынский согласно кивал.
Маркел не утерпел и полез на надвратную башню. Теперь его никто не останавливал, всем было не до него. Даже Волынский только мельком глянул на Маркела и сразу опять повернулся к Арсентию. Так и Маркел больше не стал на них смотреть, а, вытянув шею, начал смотреть за стену, в поле. Там уже показались вогулы. Их пока было немного, может, сотня. Они шли цепью, не спеша. Шли с уже поднятыми луками, заправленными стрелами. Но стрелы были пока что простые, негорючие. Змеев крикнул приготовиться. Но ляки вдруг остановились, подняли луки ещё выше и, по команде, стрельнули. Стрелы полетели высоко, навесом, и попадали, не долетев до крепости. Тогда они подступили ещё – и ещё раз, опять навесом, стрельнули. Теперь почти все стрелы залетели в крепость и кое-где кое в кого попали.
– Берут прицел, – сказал стрелец, стоявший рядом с Маркелом. – А сейчас будет наш черёд.
И он склонился к пищали. И верно – Змеев отрывисто выкрикнул:
– Пли!
Наши пальнули. Ляки, развернувшись, побежали.
– Заманивают, ироды, – сказал стрелец, перезаряжая пищаль.
Маркел мысленно пересчитал убитых ляков, таких было четверо, а всё остальное войско убежало в лес.
Потом они долго оттуда не показывались. Солнце поднималось всё выше, мороз крепчал, наши уже начали мёрзнуть на стенах, а вогулы всё никак не выходили и не выходили из лесу. Они только шумели всё громче, гайкали, выли их шаманы, грохотали бубны. Им чего, думал Маркел, грибов нажрались, а теперь ещё пляшут, где же тут замёрзнешь? А вот мы…
И тут у них опять дико завыли, потом над лесом взвились стрелы, чернющая туча. Эх, подумал Маркел, как бы это они ещё кого-нибудь не отправили к Великой Богине! А стрелец, стоявший рядом, сердито сказал:
– Лучше бы они горючими стреляли, может, тогда сами себя подожгли бы!
Но вышло совсем по-другому. Сзади, с обратной стороны острога, закричали:
– Идут! – И начали стрелять. Стреляли беспорядочно.
– Обошли! – в сердцах сказал стрелец.
А Змеев уже спускался со стены, кричал, чтобы саввинские шли за ним – и побежал к той стене, за воеводские хоромы и ещё немного дальше. Саввинские, как после узнал Маркел, это стрельцы из полусотни Саввы Клюва, полусотенного головы. И вот эти саввинские перебежали, вместе со Змеевым, на ту сторону острога, поднялись на стену и стали стрелять в кого-то.
– Обошли, – опять сказал стрелец. – И они так всегда. Их же протьма, без числа, как говорится, их попробуй перебей всех до последнего.
И, перезарядив пищаль, сдул с полки лишний порох и прицелился. Волынский крикнул «Пли!», и он, как и все другие, выстрелил. Ветра никакого не было, пороховой дым повис столбом. Волынский опять крикнул перезаряжать.
Но когда дым рассеялся, стало ясно видно, что в поле никого, кроме убитых вогулов, не осталось. Да и этих было мало, может, только с полтора десятка.
А с той, оборотной стороны острога, стрельба с каждым разом крепчала. Волынский отправил туда ещё два десятка подмоги.
И тут же снова попёрли вогулы, теперь уже сбоку. Волынский и туда людей подбросил. Тогда вогулы вылезли с другого бока, и теперь там пошла стрельба.
Но это всё стреляли обычными стрелами. Сосед-стрелец сказал, что для горючих стрел вогулы ждут темна, тогда это страшней получается.
– Нет, – сказал второй стрелец, – это они ждут, когда поменяется ветер: когда будет дуть на нас от леса.
И так оно и случилось, но не сразу. Вначале ещё часа три шла простая перестрелка, а потом и в самом деле поменялся ветер, стало дуть от них прямо на нас – и из лесу вышло сразу сотни две, а то и все три, ляков, а с ними с десятка полтора кучкупов с горящими головнями. Глядя на них, стрелец-сосед ругнулся и, не дожидаясь команды, начал целиться.
Но без команды не стрелял. А ляки остановились дальше обычного, то есть так, чтобы до них было не дострелить из пищали, и заложили стрелы в луки. Кучкупы пробежали между ними с головнями, стрелы ярко загорелись, потом ляки выкрикнули «гай!» – и стрелы полетели к крепости. И пока они летели, ляки ещё раз стрельнули, потом ещё, потом ещё. Всего они стрельнули пять раз, развернулись и пошли обратно. А стрелы одни впивались в стену и поджигали её, а другие перелетали во двор – и там шипели на снегу. Стена кое-где начала гореть. Сверху, с подмостей, её пытались загасить, но это получалось не везде.
А потом кое-как получилось. Ляки к тому времени давно уже ушли, и опять из леса стало слышно, как воют шаманы, грохочут бубны, кричат воины.
Так их прождали с полчаса, не меньше. Потом опять вышли ляки с кучкупами, стрельнули несколько раз горючими стрелами, подожгли стены и ушли, прежде чем наши опомнились. Да, и ещё: на этот раз пожару было больше.
Потом, уже перед самым заходом солнца, из лесу вышел сам Лугуй, встал так, чтобы до него не дострелили, и стал кричать, чтобы ему отдали Берёзов, а не то, сказал, он всех сожжёт и отправит к Великой Богине на пир. На что Волынский засмеялся и спросил, чего он сразу не отправил. Мы, сказал Волынский, с удовольствием попировали бы, а то целый день стоим здесь голодные, холодные. Лугуй на это разъярился, закричал, что сейчас он нам устроит пир, развернулся и ушёл.
