«Почему ты, собственно, любишь меня?»
Чувственное переживание вечности приближает к тому, что мы уже назвали важным в жизни и что обязательно для жизнерадостности. То же самое можно сказать о доверии или любви – они тоже важны, непонятны и не подаются определению, скорее наоборот. Пауль Вацлавик, которому я многим обязан лично, в том числе и этой книгой, в своем бестселлере «Руководство быть несчастным» очень увлекательно, но в то же время убедительно описал границы нашего мышления, которые мешают нам приблизиться к самому важному в жизни и тем самым становятся препятствием на пути к счастью.
Доверие и любовь, без сомнения, важны. Что происходит, когда доверие считают понятным? Если человек хочет сделать свой брак несчастливым, достаточно просто внезапно и неожиданно спросить: «Могу ли я, собственно, тебе доверять?» Любой ответ на этот вопрос неизбежно ведет к хаосу. Так как испуг пораженного партнера и раздраженное бормотание «да, естественно» тянут за собой, несомненно, следующие вопросы, например: «Тогда докажи это мне! Где ты был вчера в половине пятого?» Какой бы ни последовал ответ, этого будет слишком мало или слишком много, и отвечающий после многолетнего брака – по праву – будет так оскорблен, что именно то, о чем спросили, будет нарушено: доверие. Доверие нельзя доказать, о нем нельзя «знать», поскольку оно важно, а важное мы не можем осмыслить, – мы в нем должны быть уверены. Уверенность – это гораздо больше, чем просто знание, это недоказуемый, но во всем существовании ощущаемый плод человеческой жизни, непринужденно возникающий и поддерживающий жизнь.
Без доверия жизнь несносна. Доверительная дружба, остающаяся надежной в спешке повседневности, создает тепло и свет жизни. Необходимой предпосылкой жизнерадостности и любви тоже является доверие. Иногда ко мне приходят супружеские пары, которые хотят поговорить о доверии: их побудила к этому статья в газете, правда, они сами еще не обсуждали это. Тогда я поздравляю их и рекомендую ничего не менять. Американский психотерапевт Стив де Шазер советовал: «Если что-то не сломано, не чини!» Кто хочет доверия, тому стоит воздерживаться от глупых вопросов.
Но в жизни человека есть нечто важнее доверия – это любовь. И так как она первостепенна, она еще менее доказуема. Хотите спровоцировать семейную сцену – к вашим услугам вопрос, который непременно ее обеспечит: «Почему ты, собственно, любишь меня?» Все мыслимые ответы будут опустошительны. Допустим, супруг реагирует беспомощно и ничего не отвечает. Вы знаете, вероятно, таких мужей, которые на просьбу жены что-то сказать не произносят ни слова. Подобное поведение вызывает в этом случае – само собой разумеется – взрыв: «Мы уже двадцать лет в браке. Я мою для тебя, готовлю для тебя, чищу для тебя – а тебе на ничего не значащий простой вопрос, почему ты, собственно, любишь меня, совсем нечего сказать?! Хорошо, что я спросила, теперь ясно, что нам с тобой обоим уже давно нечего друг другу сказать. Согласись, этот вопрос касается основы наших взаимоотношений. Ты мог по-разному на него ответить. Но ведь ничего не сказал, просто ничего. Это конец, так не может продолжаться, я сделаю выводы…»
Я бы не хотел вас далее беспокоить этим взрывом. Я даже не знаю, находится ли этот брак действительно в кризисе. Но описанная ситуация была спровоцирована ошибочным вопросом, а не отсутствием ответа. Да и что он, бедолага, должен был сказать. Если бы он собрал все мужество и, осознав, что надвигается гроза, прикрылся бы ответом вроде: «Я люблю тебя из-за твоих красивых глаз!», то бури все равно было бы не миновать. «Ага, только из-за моих глаз! Представьте себе! Мы двадцать лет женаты, и на мой вопрос, почему ты, собственно, любишь меня, единственное, что тебе приходит на ум, это глаза! Больше тебя ничего не интересует. Я все делаю для тебя, обо всем забочусь, и единственное, что тебе нравится, это мои глаза. Ничто другое не интересует тебя. Кроме глаз, у меня совсем ничего нет, даже мозгов, да!? Это крах наших отношений. Я могу тебе оставить фотографию моих глаз, – повесь ее куда-нибудь, а я уйду…»
На этом я хотел бы окончить рассказ о взбучке, так как снова виноват не ответ, вызвавший бурю, а ошибочный вопрос. Ведь и любовь настолько важна, что ей трудно дать определение. Если попробовать сделать это, то ее можно разрушить. Каждый человек с жизненным опытом знает, что любовь можно испортить болтовней. Конечно, есть ценные слова и жесты любви. Они, как правило, не общие, а очень специальные и часто действительно понятные только для самих любящих. Их нельзя требовать или умело производить, они сами приходят в решающий момент, и тем не менее они очень личные. И кто думает, что есть «любовные техники», с которыми можно создать любовь, тот подвержен заблуждению, что вся жизнь – это стройплощадка и все, что нужно для нее, имеется в магазине строительных товаров.
«Если это – небесная любовь, то я тоже ее знаю!»
То, что человек не управляет, возможно, самым главным, тем, что дает смысл всей его жизни, можно считать мучительным и почти трагическим. Но именно непредсказуемость любви делает ее такой ценной. Любовь случается не на бумаге, а в жизни. И тем самым наш проект «Жизнелюбие» также, кажется, становится непредсказуемым. Скажем прямо: в жизни без любви жизнелюбие остается чужеродным словом.
Здесь некто вполне может выступить с заявлением, что все же нужно отличать истинную – духовную – любовь от чувственной, эротической. Но, странным образом, христианская традиция придерживается совершенно другого мнения, и здесь нам придется немного познакомиться с полезным взглядом (вопреки господствующему предубеждению) на, пожалуй, самую чувственную религию – христианство, прежде всего в его выпукло-католическом варианте. Ведь религия, которая все-таки верит в «воплощение Бога во плоти» – что во всех других религиях считается богохульством, не должна иметь проблем с плотскими радостями, которые ей приписывает клише.
«Если это – небесная любовь, то я тоже ее знаю», – воскликнул французский жизнелюбец Шарль де Бросс в XIII столетии, когда он увидел знаменитую скульптуру пылающей любовью святой Терезы Авильской в церкви Санта-Мария-делла-Виттория в Риме работы Джованни Лоренцо Бернини. Что же произошло? Не почувствовал ли временную слабость набожный великий Бернини, гений римского барокко, забыв, кого он изображает и для какого места? На самом деле у глубоко верующего художника не было никакого страха перед такого рода недоразумениями. Добавим, что побывавший в далеких краях президент де Бросс, пожалуй, не обладал очень уж широкими понятиями о любви и в действительности величия святой Терезы и ее способа любить не понял. Но определенно у Бернини не было проблем с тем, что изображение Терезы в экстазе воспринималось так чувственно. В конце концов, видения темпераментной святой и были такими.
Именно у католицизма, как очень хорошо осведомлены знатоки обычаев, с эротикой преимущественно не было никаких проблем. Только в XIX веке католики немного поддались зажатому пуританскому викторианскому духу времени. Быть зажатым считалось верхом шика, и католики, воспринимавшиеся скорее неповоротливой деревенщиной, тоже хотели быть немного в моде. Но старая католическая традиция была всегда дружественна к сексу и телу, как об этом свидетельствуют барочные церкви, – нагота, куда только ни посмотри – и это не было ванной комнатой, там проходило богослужение. Если Тереза свои самые глубокие религиозные переживания воспринимала прямо-таки физически чувственно, и это было отражено абсолютно свободно, то другим людям предполагалось возможным обратное – познать Бога через счастливую сексуально-чувственную любовь между мужчиной и женщиной.
