Книга Лабиринт призраков, страница 100. Автор книги Карлос Руис Сафон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лабиринт призраков»

Cтраница 100

– Наверное, нет.

– Вы ее знали? Исабеллу?

Вилахуана кивнул:

– Я присутствовал на свадьбе.

– Вам она показалась счастливой?

– Все невесты обычно счастливы в день свадьбы.

На сей раз с ехидством улыбнулась Алисия:

– А она?

Журналист отвел взгляд:

– Я разговаривал с ней один или два раза.

– Однако она произвела на вас впечатление.

– Да. Исабелла производила впечатление.

– И что?

– По-моему, она была одной из тех редких персон, которые делают этот чертов мир более или менее сносным.

– Вы ходили на похороны?

Вилахуана кивнул.

– Это правда, что она умерла от холеры?

– Так говорили.

– Но вы не верите официальной версии?

Вилахуана покачал головой.

– Почему бы вам не рассказать мне историю до конца?

– Признаться, она очень грустная, и мне хотелось бы забыть ее.

– И потому вы уже много лет пишете о ней книгу? Причем отдаете себе отчет, что никогда не сможете опубликовать ее, по крайней мере в этой стране.

Вилахуана печально улыбнулся:

– Знаете, что сказал мне Давид Мартин во время нашей последней встречи? Это случилось в тот вечер, когда мы втроем – Маташ, он и я – слегка перебрали в «Ксампаниет», отмечая завершение Виктором первого романа «Лабиринта». Я не помню, каким образом возникла в разговоре извечная тема о писателях и алкоголе. Мартин, обладавший способностью выпить бочку вина и сохранить ясность мыслей, сказал одну фразу, которая врезалась мне в память. «Он пьет, чтобы вспомнить, и пишет, чтобы забыть».

– Может, он был не настолько безумен, как казалось?

Вилахуана молча кивнул. Его лицо омрачили воспоминания.

– Расскажите мне тогда, о чем вы так давно пытаетесь забыть, – попросила Алисия.

– Не говорите после, что я вас не предупреждал.


Лабиринт призраков

Фельетон, исполненный горькой иронии, написанный Виктором Маташем в 1933 году и навеянный, вероятно, несчастной судьбой его друга и собрата по перу Давида Мартина, начинался словами: «Не нужно быть Гете, чтобы понимать: рано или поздно каждый, кто заслужил право называться писателем, встречает своего Мефистофеля. Люди с добрым сердцем, если таковые еще остались, отдают ему в залог свою душу. Остальные продают чужую – души доверчивых, подвернувшихся им по пути».


Виктор Маташ, в поте лица заслуживший право называться писателем, повстречал своего Мефистофеля осенью 1937 года.

Если и раньше, чтобы жить литературным трудом, приходилось проявлять чудеса изворотливости, то с началом войны ненадежная издательская машина, до тех пор обеспечивавшая Маташа работой и средствами к существованию, окончательно дала сбой. Он продолжал писать и публиковаться, но на главенствующих позициях, потеснив другие жанры, прочно утвердилась пропаганда – памфлеты и панегирики на заказ во славу великих целей, пропитанных шумом сражений и кровью. В считаные месяцы Маташ, подобно многим, лишился возможности зарабатывать на жизнь и был вынужден полагаться на чужую благотворительность и удачу, которая, как обычно, не баловала.

Последними издателями Маташа, кому он доверил публикацию романов из цикла «Лабиринт призраков», были два здравомыслящих кабальеро – Ревельс и Баденс. Баденс, записной гурман, ценитель тонких закусок и земных плодов, временно отошел от дел, удалившись на свою ферму в Ампурдане, чтобы сажать помидоры и познакомиться с секретами выращивания трюфелей в надежде, что волна безумия постепенно пойдет на спад. Баденс был прирожденным оптимистом. Распри вызывали у него отвращение, и он тешил себя иллюзиями, что конфликт продлится не более двух-трех месяцев, после чего Испания вернется в свое естественное состояние хаоса и абсурда, где всегда находилось место для литературы, хорошей еды и выгодных сделок. Ревельс, прекрасно изучивший кульбиты власти и приемы политического театра, предпочел остаться в Барселоне, не закрывая конторы, хотя и терпел убытки. Издание художественной литературы перестало приносить прибыль. Основной объем печатной продукции теперь приходился на полемику, памфлеты и панегирики, прославлявшие сиюминутных героев. Те менялись каждую неделю в результате междоусобной борьбы, сотрясавшей лагерь республиканцев, которые вели внутреннюю гражданскую войну в рамках объявленной большой гражданской войны. Не питая большого оптимизма, в отличие от своего партнера, постоянно присылавшего с фермы ящики превосходных томатов и зелени, Ревельс предчувствовал, что смута затянется надолго и добром не закончится.

Ревельс и Баденс, однако, по-прежнему выплачивали Маташу из своих запасов небольшое содержание, называя его авансом в счет будущих произведений. Несмотря на стесненные обстоятельства, Маташ принимал деньги неохотно. Ревельс не слушал его возражений, проявляя настойчивость. Когда в ходе дискуссии камнем преткновения неизбежно становились этические принципы или то, что издатель называл «жеманством человека, еще не познавшего настоящий голод», Ревельс уверял его с хитроватой улыбкой: «Виктор, не беспокойтесь за нас, поскольку я могу поручиться, что деньги, которые мы выдаем авансом, в свое время вы нам полностью вернете».

Благодаря помощи издателей Маташу удавалось кое-как прокормить семью, что в ту пору стало доступно далеко не каждому. Большинство его коллег оказались в более тяжелом положении и с тревожными перспективами. В угаре романтического воодушевления они вступали в ряды народной милиции. «Уничтожим фашистскую крысу в ее вонючем логове!» – кричали коллеги. Находились и такие, кто осуждал Маташа за нежелание присоединиться к ним. В то время многие искренне верили лозунгам на плакатах, которыми были обклеены стены домов в городе. «Кто не готов сражаться за свободу, ее не заслуживает», – заявляли они. В глубине души признавая правоту товарищей, Маташ терзался угрызениями совести. Должен ли он покинуть Сусану и свою дочь Ариадну, оставив их одних в доме на склоне холма, чтобы выступить против войск пресловутых «националистов»? «Я не знаю, какую нацию они имеют в виду, но явно не мою, – сказал ему друг, которого он пришел проводить на вокзал. – И не твою тоже, хотя тебе не хватает мужества защищаться». Вернувшись домой, Маташ сгорал от стыда. Сусана с дрожью обняла его и заплакала. «Не бросай нас, – взмолилась она. – Твоя родина – это мы с Ариадной».

Шло время, борьба накалялась, и Маташ понял, что не может писать. Часами он просиживал за пишущей машинкой, сквозь окно устремив взгляд за горизонт. Позднее почти ежедневно начал спускаться в город, так сказать, в поисках новых возможностей. На самом же деле Маташ пытался убежать от самого себя. Большинство из его знакомых в тот момент выпрашивали милостыню, торгуя верностью и предлагая услуги на мутном черном рынке, разросшемся под сенью войны. Среди голодных рыцарей пера возник слух, будто Маташ получает жалованье из резервных средств Ревельса и Баденса. Давид Мартин, старый друг, давно предупреждал его: «Зависть, свойственная писателям, подобна гангрене. Она разлагает заживо, ослепляя глаза и стирая память без сожалений». Через несколько месяцев приятели не хотели больше с ним знаться. Завидев Маташа издалека, они отварачивались и перешептывались, разражаясь оскорбительным смехом. Кое-кто проходил мимо, отводя взгляд.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация