В начале противостояния Барселону охватила странная нечувствительность к страхам и внутреннему разладу. Фашистское восстание потерпело в городе поражение в первые дни после переворота, и людям хотелось верить, что война отступила далеко и нынешние беспорядки не перерастут в нечто большее, нежели очередная бравада генералов, лишенных стыда и совести. Они не сомневались, что через несколько недель все вернется на круги своя, к лихорадочной аномалии, характерной для общественной жизни республики.
Маташ в это уже не верил. Он испытывал страх. Понимал, что гражданская война не подчиняется единой логике, представляя собой множество мелких и крупных междоусобиц, связанных в тугой узел. Историю гражданской войны всегда пишут хронисты, присоединившиеся к лагерю победителей или побежденных, но не слышно голосов тех, кто оказался между двух огней и сам не поджигал фитиль пороховой бочки. Мартин утверждал, что в Испании презирают противника, но по-настоящему ненавидят того, кто живет обособленно и не льет воду на чью-то мельницу. Маташ тогда с ним не согласился, однако теперь начал склоняться к мысли, что единственным непростительным грехом в Испании считалось нежелание выбрать одну из противоборствующих сторон и присоединиться к той или иной отаре овец. А там, где пасутся овцы, обязательно появляются голодные волки. Неохотно признав эту данность, Маташ почувствовал, что в воздухе запахло кровью. Скоро придет время прятать скелеты и создавать мифологию. А пока настала пора доставать ножи и возвеличивать ничтожества. Войны окунают в грязь все, зато начисто стирают память.
В злополучный день, круто изменивший его судьбу, Маташ спустился в город, чтобы увидеться с Ревельсом. Когда они договаривались о встрече, издатель обычно приглашал Маташа перекусить в баре «Велодромо», расположенном неподалеку от «Эдисьонес орбе» на Диагонали. Там он деликатно передавал конверт с небольшой суммой денег, позволявшей семье писателя продержаться на плаву еще пару недель. И в тот день Маташ впервые отказался взять конверт. Этот эпизод вошел в роман «Воспоминания о тьме». Облеченная в художественную форму хроника войны освещала период в несколько лет, закончившийся для него тюрьмой. Роман остался неопубликованным. На его страницах Маташ появлялся как один из многих проходных героев, показывая себя со стороны глазами всезнающего рассказчика, в образе которого при желании можно было узнать провидение. Вот как Маташ описывал сцену в ресторане:
Застекленный фасад известного бара-ресторана «Велодромо» возвышался в том месте, где улица Мунтанер теряла свою благородную крутизну, всего в нескольких шагах от Диагонали. Приглушенный свет, как в большом аквариуме, и высокие своды мирского собора гостеприимно предлагали убежище и чашку горячего цикория тем, кто упрямо делал вид, будто жизнь по-прежнему продолжается и завтра или послезавтра она ничуть не изменится. Обычно Ревельс выбирал угловой столик, откуда хорошо видел весь зал и замечал, кто входит или выходит.
– Нет, сеньор Ревельс. Я не могу больше принимать от вас милостыню.
– Я не подаю милостыни, а делаю капиталовложение. Мы с Баденсом убеждены, что лет через десять – двадцать вы станете одним из самых читаемых писателей в Европе. Пусть я сделаюсь священником, а Баденс заменит трюфели мортаделлой, если мы ошибаемся. Клянусь этим блюдом улиток.
– Вам всегда приходят в голову оригинальные мысли.
– Возьмите деньги, сделайте одолжение.
– Нет.
– Из миллионов испанцев я вынужден иметь дело с тем единственным, кто не берет втихомолку деньги.
– Что вам предсказывает на сей счет хрустальный шар?
– Послушайте, Виктор, я охотно принял бы у вас книгу в обмен на аванс, но в настоящий момент мы не сможем опубликовать ее. Вы же понимаете.
– Значит, мне придется подождать.
– Могут пройти годы. В стране достаточно безумцев, которые не успокоятся, пока не истребят друг друга. Тут люди, теряя рассудок – что происходит часто, – готовы выстрелить себе в ногу, если в результате, по их мнению, захромает сосед. Война – это надолго. Поверьте.
– Лучше умереть от голода, чем воочию увидеть то, о чем вы говорите.
– Патетично. Извините, что я не разрыдался от чувств. Именно этой участи вы желаете жене и дочери?
Маташ зажмурился, сознавая глубину своего ничтожества:
– Не надо так говорить.
– А вы тогда не говорите глупостей. Возьмите деньги.
– Я верну вам все, до последнего сентима.
– Нисколько не сомневаюсь. Пожалуйста, поешьте, вы даже не притронулись к тарелке. А хлеб унесите домой. И обязательно загляните в издательство, где стоит ящик свежих овощей из Ампурдана, присланный Баденсом. Я буду очень признателен, если вы заберете часть, поскольку мой кабинет сейчас напоминает зеленную лавку.
– Вы уже уходите?
– У меня еще много дел. Берегите себя, Виктор. И пишите. Однажды, не сомневайтесь, мы снова начнем издавать книги, и вы обязаны принести нам много денег.
Издатель удалился, оставив писателя за столом в одиночестве. Маташ понимал, что Ревельс приходил в ресторан только затем, чтобы передать ему деньги. Выполнив благотворительную миссию, предпочел ретироваться, желая избавить его от постыдной неловкости и унижения из-за того, что он способен кормить семью только на подаяние. Маташ опустошил тарелку и принялся рассовывать оставшийся хлеб по карманам, когда на стол легла тень. Подняв голову, он увидел молодого человека в сильно потрепанном костюме. В руках тот держал обычную канцелярскую папку, какие тоннами скапливаются в судебных и регистрационных учреждениях. Для политического комиссара, пришедшего по его душу, незнакомец выглядел слишком хрупким и слабым.
– Не возражаете, если я сяду?
Маташ покачал головой.
– Меня зовут Фернандо Брианс. Я адвокат, хотя с виду этого и не скажешь.
– Виктор Маташ, писатель, хотя с виду этого тем более не скажешь.
– Удивительные времена, правда? Тот, кто собой что-то представляет, кажется пустым местом, а тот, кто еще вчера был никем, теперь возомнил о себе бог весть что.
– Адвокат и философ, как я посмотрю.
– И все это за весьма приемлемую цену, – скромно сообщил Брианс.
– Я с восторгом нанял бы вас, чтобы вы защитили себя от всех напастей, боюсь, однако, что у меня в кармане свищет ветер.
– Клиент у меня уже есть.
– В таком случае, какая роль отводится мне? – спросил Маташ.
– Счастливого художника, кому отдали предпочтение для выполнения весьма прибыльной работы.
– О, даже так? Кто ваш клиент, позвольте узнать?
– Человек, ревностно оберегающий право на конфиденциальность.
– Кто же поступает иначе?
– Тот, кому нечего скрывать.
– На минуту забудьте о философии и вернитесь к ипостаси адвоката, – нетерпеливо произнес Маташ. – Чем я могу быть полезен вам или вашему клиенту?
