Неожиданно этот спятивший принял на скамье сидячее положение и проговорил сонным голосом:
– Скоро откроется Някуодзи…
– Някуодзи? Что это? Храм?
– Храм… нет, я не это имел в виду! Вон.
Я перевел взгляд туда, куда указывал палец Митараи, и увидел между деревьями верхушку башенки с часами, выстроенной в европейском стиле.
Тропа философа пролегала по насыпи вдоль русла неглубокой речушки. Насыпь была очень высокая, и все постройки в округе стояли на четыре-пять метров ниже тропы. К башенке с часами надо было спускаться по каменным ступенькам.
– Что там? Кафешка?
– Ага! Мне нужно выпить чего-нибудь теплого.
Я ничего не имел против. Мы поднялись со скамьи и стали спускаться по ступенькам.
Башенка стояла напротив дома, принадлежавшего известному артисту, который выделил под нее часть собственного сада. Одна из стен башенки была застеклена, и, присев внутри постройки, можно было смотреть на сад с каменным колодцем в испанском стиле и несколькими статуями. Лучи утреннего солнца освещали наш столик. Мы оказались единственными посетителями этого очень уютного заведения.
– Приятное местечко, – проговорил я, наслаждаясь спокойствием и заказанным кофе.
– Угу, – рассеянно буркнул Митараи, еще не вышедший из транса.
– Я думаю сейчас поехать к Сюсай Ёсиде. Тому самому. Я тебе о нем рассказывал. Ты как? Может, вместе?
– М-м… Может, и правда… – протянул Митараи после затяжного раздумья.
– Тогда поехали, времени-то нет! Сегодня мы должны определиться – либо черное, либо белое.
Я быстро допил кофе и решительно поднялся, схватив со стола счет. Солнце, проникавшее в помещение через большое стекло, вдруг в одну минуту застлали облака. Я даже ахнул от неожиданности. Только что небо было ясное… Видно, погода портится, подумал я.
Митараи не спеша вышел из кафе первым. Я достал кошелек, чтобы расплатиться, но мелких денег там не оказалось, одни десятитысячные
[64]. Кафе только что открылось, и сдачи у официанта не было. Он удалился куда-то разменять деньги, и мне пришлось его ждать.
Я быстро сгреб сдачу – девять бумажек по тысяче и, складывая их по порядку по старой привычке, стал подниматься по каменной лестнице на Тропу философа. Одна из купюр оказалась склеена посредине скотчем. Склейка проходила через правую щеку Хиробуми Ито
[65].
Митараи сидел на той же скамье. Неведомо откуда рядом с ним объявился тот же самый пес. Похоже, собаки его любили, считали своим, что ли… Надо ехать в Карасума, сказал я и, подталкивая вперед Митараи, зашагал по Тропе философа. Предстоял последний бой. Внутри у меня все горело.
Запихивая деньги в кошелек, я показал Митараи склеенную тысячу:
– Смотри, какую бумажку мне дали.
– Ого! Матовый скотч? Нет, – заметил Митараи. – Обычный. Тогда всё в порядке.
– Что – в порядке?
– С помощью матового скотча можно подделать десятку. С тысячной не получится, а десятку можно.
– А почему именно матовый?
– Потому что… Так просто не объяснишь. Были бы карандаш да бумага – другое дело. Ну это не совсем фальшивые деньги… Что-то вроде мошенничества… наверное…
Речь Митараи снова стала сбивчивой. Он глотал окончания слов. С ним иногда случалось такое. Симптом депрессии.
«Ну давай же, давай!» – подгонял я про себя Митараи, но, взглянув на него, почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок. Никогда прежде я не видел у него такого лица. Налитые кровью глаза вдруг выпучились, излучая безумную энергию. Рот, напротив, был безвольно открыт.
На мгновение я совершенно растерялся, ничего не понимая. Меня охватило отчаяние. Митараи крепко, до дрожи в пальцах, сжал кулаки, протянул руки вперед и завыл во все горло:
– У-у-у!!!
Проходившая мимо пара застыла на месте и обернулась на нас. Собака тоже вопросительно взглянула на Митараи.
Я слышал от моего друга жалобы и ропот бессчетное число раз, но до этого момента он никогда не давал мне повода сомневаться в его высочайших умственных способностях. Я уважал его за скрупулезность и точность. И эти же качества привели его к катастрофе. С отчаянием и грустью я наблюдал за тем, как мой лучший друг погружается в пучину безумия, как умирает его мозг.
– Что с тобой, Митараи?! Приди в себя! – заорал я, хотя этот вопрос не имел никакого смысла. Но разве я мог оставаться безучастным в такой ситуации? Дальнейшие мои действия были банальны – я схватил Митараи за плечи и стал трясти. А что еще можно было сделать?
Но всмотревшись в его лицо, я ощутил странное волнение и замер. Исхудавший, заросший щетиной Митараи, громогласно выкрикивавший что-то, напомнил мне отощавшего, изголодавшегося до полусмерти, но гордого льва, оглашавшего окрестности грозным рычанием.
Вдруг лев умолк и бросился бежать со всех ног. В сильнейшем припадке сумасшествия Митараи будто заявлял во весь голос, что не нуждается ни в чьей помощи. Я припустил за ним со всех ног, а в голове крутилось: «Ага! Наверное, кто-то свалился в речку. Может, ребенок… Вот он и кинулся спасать. Точно!» Хотя нет! Это мне хотелось, чтобы так было. И что странно: я же своими глазами видел, что в реку никто не падал.
Не пробежав и тридцати метров, Митараи резко остановился и бросился в обратную сторону, чуть не налетев на меня. Наблюдавшая эту сцену парочка сорвалась с места и пустилась наутек. Митараи понадобилось всего несколько секунд, чтобы догнать убегавших. Тут он остановился и, обхватив голову руками, уселся на корточки. Черный пес, наблюдавший за метаниями Митараи с дистанции, благоразумно посчитал за лучшее ретироваться в безопасное место.
Что же все-таки с ним произошло, гадал я, нетвердой походкой направляясь к Митараи. Перепуганная парочка с осуждением смотрела на нас. Мой друг устроился на корточках на том самом месте, где несколько минут назад выл, как собака. Что мне оставалось делать? Только ждать, что будет дальше.
Я подошел, Митараи поднял голову, и я увидел на его лице привычное озорное выражение.
– А-а, Кадзуми… Ты где был?
У меня точно камень с души свалился. Как мне полегчало – словами не передать.
«Я понял, что ты быстро бегаешь», – хотел сказать я, но он меня опередил:
– Какой же я идиот!
«Кто бы спорил», – подумал я.
– Болван! Тупица! Искал очки, а они-то на носу! Как можно быть таким кретином! Вот что надо было делать с самого начала! Заблудился в трех соснах. Хорошо еще, что никто не пострадал из-за моей дурости… Слава богу!
