– Мне можно войти? – спросила Агата.
Сэр Бернард запротестовал:
– Право, дорогая моя, – там просто то же зверство…
– Однако улики не настолько избыточны, – твердо возразила Агата, – чтобы вы не сочли нужным провести с ней полчаса… У меня есть идея, которую мне хотелось бы проверить. Это может оказаться полезным.
Мужчины переглянулись, явно заинтересованные тем, что это за идея.
И потому ей снова было позволено осмотреть место преступления, и поскольку, как и на предыдущем месте, полицейский фотограф тут еще не работал, она постаралась ничего не трогать и не сдвигать.
На стуле у кровати лежала женская одежда. На туалетном столике валялось окровавленное бритвенное лезвие, а на покрытом ковром полу – открытая сумочка без денег.
Дорис Жуаннэ была стройной светловолосой женщиной, довольно привлекательной. Она лежала на двуспальной кровати, одетая только в легкий голубой халат, который, по-видимому, был разорван обезумевшим убийцей. Постель была сбита – возможно, на этот раз неизбежному предшествовало недолгое сопротивление.
Опять перекрученный шелковый чулок был туго затянут на шее. Судя по выражению, застывшему на лице убитой, Агата решила, что это была пятнадцатисекундная смерть: маленькая случайная милость. Хотя на этот раз у убийцы не оказалось «арсенала», и он ограничился бритвенным лезвием, раны на груди, животе и в области половых органов были ужасающе глубоки – и очень напоминали те, что были оставлены на теле Лоу.
Однако Агата не стала долго осматривать труп, предоставив это сэру Бернарду.
Тем не менее она была уверена, что доктор Спилсбери снова будет занят исключительно телом, так что призвала на помощь женское чутье и осмотрела покрытую пылью комнату, которую покойная миссис Жуаннэ завещала следователям.
Ей представлялось, что наследство окажется немалым…
…и не ошиблась.
На туалетном столике обнаружилось ручное зеркальце, на котором даже невооруженным глазом видны были отпечатки пальцев. Это, однако, показалось Агате не столь интересным, как чистые и ясные участки на пыльной поверхности столика.
Несомненно, оттуда забрали несколько предметов – возможно, это сделал убийца, который к тому же был вором.
Она позвала мужчин, продемонстрировав найденное.
– Вот это очертание, по-моему, указывает на автоматическую ручку, – вслух размышляла Агата. – Или какой-то другой предмет схожей формы. А вот это, на мой взгляд, нечто достаточное большое вроде карманной расчески без нескольких зубцов. Вот это – наручные часы.
В сдержанном голосе сэра Бернарда проскальзывали нотки азарта.
– Надо будет это сфотографировать. И замерить.
Инспектор, улыбаясь, кивнул:
– Фотограф скоро появится. Измерения я проведу сам. – Он повернулся. – Агата, возможно, ваш женский подход может оказаться решающим.
– Да нет, тут отсутствие женского подхода, – возразила она, указывая на невероятно пыльный столик, – оказалось решающим.
13 февраля 1942 года
Четыре убийства за пять дней.
Все они были совершены в радиусе двух миль от Пикадилли-Серкус, однако ночные искатели развлечений не покинули Вест-Энда.
Военные Соединенных Штатов среагировали на угрозу Потрошителя, увеличив количество патрулей на улицах: военных полисменов прозвали «подснежниками» из-за характерных белых шлемов, которые парили над толпами на затемненной Пикадилли.
Бульварные газеты безответственно раздували мысль о том, что Потрошитель – американский военный, и по всему городу матушки внушали дочерям, чтобы те опасались американских солдат, которые все поголовно – насильники. Тем временем «ночные бабочки» продолжали порхать вокруг американцев, которые щедро платили. Среди них были не только уличные проститутки и девицы по вызову, но и фабричные работницы и даже рано созревшие школьницы, рассчитывавшие выдоить из спутника все, что у него есть, а потом раствориться в темноте.
При этом не все американцы были такими простоватыми, как было принято думать: они отмахивались от британских фильмов, называя их примитивными и скучными, терпеть не могли пиво, не впечатлялись варьете и тосковали без возможности водить машину, пусть даже при движении в неправильную сторону.
Однако женщины им нравились: их сочли гостеприимными и не такими искушенными, как их предупреждали.
Были и те – и американцы, и лондонцы, – для кого затемненный город, особенно зимний, был прекрасен. В воздухе стоял острый свежий запах. В любое время года американцы находили Лондон пахучим: город без центрального отопления, жгущий «длиннопламенный» уголь, тот маслянистый сланец, который, сгорая, оставляет особый резкий запах. Даже местные жители чувствовали, что в городе действительно на удивление хорошо пахнет: бензиновых паров почти не стало из-за очень малого количества автомобилей на улицах (зато конных повозок стало больше – с их собственными ароматами).
Лондон в лунном свете мог демонстрировать архитектурные чудеса своих строений. Влюбленные – будь то помолвленные парочки или мимолетные союзы – могли, взявшись за руки, гулять вдоль залитой луной Темзы или по уютным улочкам, наслаждаясь романтическим спокойствием затемнения… или это было затишье? Луна ведь может осветить путь бомбардировщику…
Ночной Потрошитель – пресса продолжала вбивать в головы это прозвище – не любил лунного света: его защищала темнота, он убивал в тишине, делая своими жертвами уличных девок, хотя и респектабельная леди, идущая в одиночестве, как Эвелин Маргарет Гамильтон, тоже могла быть принята им за добычу.
Если вышедших поразвлечься работниц фабрик и школьниц в Вест-Энде вдруг оказалось больше, чем закаленных проституток, то причина была в том, что эти последние поняли, что их избрали жертвами, и боялись выходить, зная, что улицы, на которых они обычно охотятся, стали охотничьими угодьями другого хищника, гораздо более опасного, чем они. Он нанесет новый удар, этот новый Потрошитель – в этом сомневаться не приходилось: жажда крови держала его в своих жестоких когтях.
Джек-Потрошитель убил свои восемь или более жертв за период, растянувшийся больше чем на год.
Но даже Джек-Потрошитель не убивал четырех женщин за пять дней.
8. Выжившие
Женщина сидела напротив инспектора Гриноу в его временном кабинете в полицейском участке Тоттенхэм-Корт-роуд, положив одну стройную, словно мореную, ногу на другую и скрестив на весьма внушительной груди руки.
Десять лет назад чертами своего сердцевидного личика она могла бы соперничать с любой молодой киноактрисой, но сейчас, в тридцать пять, эти черты застыли наподобие маски – что, конечно, только подчеркивал густой макияж: поддельная родинка, алое пятно немаленьких губ… В ярком свете помещения неровно наложенная косметика была очень заметна, неприглядным образом забившись в щербины нарумяненных щек. Густо-синие глаза прятались под тяжелыми веками, светлые же волосы все-таки не были крашеными, а составляли наследие нордических предков. Несмотря на вульгарность женщины, Тед Гриноу легко мог понять, почему какой-нибудь простофиля захочет расстаться с несколькими шиллингами ради ее внимания.
