26 февраля 1918 года
[125] американские дипломаты покинули Петроград и специальным поездом были отправлены в Вологду. Фрэнсис и Фил устроились там на удивление хорошо. Они поселились в простом, но «славном» (как показалось Филу) двухэтажном деревянном доме на главной улице города. В последующие пять месяцев гости этого дома наслаждались непринужденной «атмосферой загородного клуба». Оказавшиеся в ссылке дипломаты вечерами играли тут в покер и курили сигары. Они потягивали бурбон, когда удавалось его раздобыть, если же нет, то «накачивались водкой». С собой они привезли старый добрый «Форд» модели «Т», и Фрэнсис, бывало, разъезжал на нем по округе в поисках подходящего места, где можно было бы устроить поле для гольфа
{1041}. Но в октябре 1918 года у Фрэнсиса резко воспалился желчный пузырь (это была какая-то инфекция), и его эвакуировали в США на крейсере американских ВМС из порта Мурманск. Весь путь через бурные морские и океанские воды Фил сопровождал его и ухаживал за ним, когда у больного поднималась высокая температура.
Фрэнсиса подлечили в военно-морском госпитале в Шотландии и перевезли в Лондон. Вскоре после Рождества 1918 года Фил с гордостью сопровождал его на приеме у короля Георга и королевы Марии в Букингемском дворце. Когда в феврале 1919 года они наконец вернулись в США, Фил опять был удостоен высочайшей чести – он был приглашен в Белый дом. Позднее он писал об этом так: «Я родился в Хог
[126] Аллей. Наверное, вы знаете, что кенгуру прыгает очень далеко, дальше, чем многие звери. Но думаю, что даже кенгуру не сможет допрыгнуть из Хог Аллей до Белого дома – вот это был прыжок так прыжок!»
{1042} В 1922 году у Фрэнсиса случился инсульт, после которого он так и не оправился. Он умер в 1927 году в Сент-Луисе, завещав сыновьям позаботиться о верном Филе, которому до самой его смерти (Фил умер от рака в 1941 году в Санта-Барбаре) было предоставлено постоянное бесплатное проживание, для него был открыт небольшой трастовый фонд
{1043}.
После выхода России из войны военные госпитали союзников в Петрограде были закрыты. Госпиталь британской колонии под патронажем леди Джорджины Бьюкенен закрылся еще в 1917 году, отчасти потому что среди пациентов произошло резкое падение нравов: они стали проявлять грубость и неуважение к персоналу госпиталя, в частности, по той причине, что количество самих пациентов резко сократилось (остались в основном те, у кого была цинга). Раненые становились все более неуправляемыми и буйными
{1044}. Комитет госпиталя американской колонии также проголосовал за то, чтобы закрыть свое учреждение, где на лечении, как отмечала Полин Кросли, находились по большей части те, «кто получил ранения в потасовках между собой», поэтому уход за такими буйными пациентами становился для «женщин из числа персонала госпиталя все более опасным»
{1045}. Неиспользованные запасы медикаментов были отданы в распоряжение Армии Спасения.
Подошел к концу и период активной деятельности Англо-русского госпиталя. 17 ноября 1917 года финансировавший его Лондонский комитет проголосовал за закрытие учреждения с 1 января 1918 года. Оставался вопрос о том, «что делать с превосходными инструментами и оборудованием стоимостью несколько сот фунтов стерлингов», которыми был оснащен госпиталь. Как сообщал Фрэнсис Линдли, комиссар Красного Креста «предложил передать все это Советам», но управляющие госпиталем были против, поскольку они были уверены, что все это будет разворовано или просто уничтожено. В конце концов инструменты и оборудование госпиталя были тайно упакованы и доставлены на Финляндский вокзал, а оттуда в Архангельск, где они находились под охраной британской бронеавтомобильной части. Из Архангельска их переправили обратно в штаб-квартиру Красного Креста в Лондоне, «что было значительно лучше, чем если бы все это отдали в распоряжение невежественным большевикам»
{1046}. В 1996 году российские власти разместили на здании бывшего дворца
[127] великого князя Дмитрия Павловича памятную доску, где указано, что в этом здании размещался Англо-русский госпиталь. Эта доска и по сей день находится на этом здании.
Однако основательница госпиталя, леди Мюриэл Пэджэт, упрямо отказывалась прекратить благотворительную работу в России. Она продолжила свою деятельность в Киеве, где организовала кампанию по борьбе с голодом и открыла передвижные кухни, раздававшие суп для шести тысяч человек. Но в 1918 году леди Мюриэл тоже покинула Россию. Она выехала через Сибирь, Японию и США. В 1924 году она организовала британскую секцию в Российской благотворительной ассоциации для оказания помощи британским подданным, не сумевшим покинуть Россию, многие из которых были принудительно отправлены в Эстонию. О дальнейшей судьбе многих медсестер и сестер милосердия из числа персонала Англо-русского госпиталя, за исключением таких известных и высокопоставленных, как леди Сибил Грей или Дороти Сеймур, почти ничего не известно, хотя в ходе подготовки материалов к этой книге и удалось разыскать некоторые их мемуары и письма.
О жизни и дипломатической карьере некоторых представителей американского и британского дипкорпуса сохранилось немало свидетельств – книги об их деятельности и их собственные архивы, пусть и разбросанные по различным хранилищам в США и Великобритании. Однако о других, доныне мало упоминаемых и практически забытых членах англо-американской диаспоры в Петрограде (гувернантках и нянях, инженерах, бизнесменах и предпринимателях, об их женах и детях, которые тогда жили в городе и многие из которых оставили очень яркие и ценные воспоминания о тех днях в своих мемуарах и письмах), об их дальнейшей жизни после отъезда из Петрограда неизвестно практически ничего. Некоторые из них пострадали от рук большевиков, как, например, преподобный Босфилд Сван Ломбард, капеллан англиканской церкви в Петрограде. Он не покинул свой пост даже тогда, когда уехали многие члены британской диаспоры. Босфилд Сван Ломбард был уверен, что несет личную ответственность за почти четыреста соотечественников, которые все еще оставались в городе. Многие из них работали учителями и гувернантками и всю жизнь прожили в России, «вложив все свои сбережения в какой-нибудь из банков». Но Петроград революционных времен был таким мрачным, вгоняющим в тоску городом, «похожим на город мертвых», местом, где «царило беззаконие», как рассказывал Ломбард своей жене по возвращении, что он испытал огромное облегчение, когда в октябре 1918 года, после освобождения из тюрьмы, он смог наконец покинуть Россию и вернуться на родину
{1047}. Босфилд потерял в России практически все, что имел, но получил лишь мизерную компенсацию в размере 50 фунтов стерлингов, причем 43 фунта 16 шиллингов и 7 пенсов у него сразу же были вычтены в счет суммы, затраченной на его освобождение и возвращение в Британию. Ценные свидетельства о Петрограде 1917 года, оставленные Босфилдом и другими членами британской диаспоры, хранятся в русском архиве в Лидсе, который представляет собой сокровищницу сведений о жизни британской диаспоры в России с девятнадцатого века.
