Артур Рейнке отмечал, что его друзья выкладывали за револьверы по 125 долларов за штуку. «Я понял, что если оказываешься ночью на улице, то желательно иметь при себе 30 рублей, – указал он, – чтобы спокойно отдать их бандиту и тем самым избежать болезненного и неприятного допроса». В то время иностранцев подстерегало на улице множество опасностей: «С женщин на улице прямо с ног снимали обувь, с мужчин – одежду. В меховой магазин напротив гостиницы вошли трое мужчин, один из них начал стаскивать в кучу дорогие меха, не заплатив за них. Хозяин позвал на помощь, тут же появилась рассерженная толпа, окружила этих троих и забила их до смерти. Впоследствии выяснилось, что двое других были обыкновенными покупателями. У одного моего друга средь бела дня солдат вытащил из галстука булавку прямо на Невском проспекте… У его матери солдат стащил с колен кожаную сумочку, когда она сидела в трамвае; у дверей он повернулся, игриво погрозил ей пальцем, как ребенку, и спрыгнул… В нашей гостинице пропал один из постояльцев, через неделю его тело было найдено в реке; при нем была крупная сумма денег – их, естественно, не нашли»
{865}.
Людей часто резали и убивали просто потому, что при ограблении они не отдавали свои ценные вещи достаточно быстро. Как вспоминал Артур Рейнке, воры всегда носили солдатскую форму и винтовку; они останавливали прохожих под предлогом проверки документов, а затем «обчищали» своих жертв. Многое из ворованного в конечном итоге оказывалось в центре города на так называемом «Солдатском рынке», где можно было встретить сотни солдат, «продававших добычу»; «там было все, что угодно: военная форма, сапоги, оружие, ювелирные изделия, картины, скульптуры и другие вещи, по всей видимости, украденные ими»
{866}. Воровство приобрело масштабы эпидемии, и не только в Петрограде. Поставки продовольствия постоянно срывались, потому что поезда, доставлявшие его в Петроград, разграблялись задолго до того, как они прибывали в город. Такая картина была теперь характерна для всех сельских районов России, где давно сдерживаемый джинн анархии вырвался на свободу и обратился к ужасной, жестокой мести. Крестьяне (в первую очередь на юге России) устраивали бунты в поместьях, убивали своих помещиков, грабили и уничтожали их усадьбы, сжигали их, забивали скот, сжигали в амбарах зерно.
В отсутствие «главного революционера Ленина», который все еще скрывался в Финляндии, наиболее яркой фигурой на политической сцене в Петрограде осенью 1917 года, несомненно, являлся Лев Троцкий
{867}. Несмотря на то что вначале он был меньшевиком и какое-то время в определенной степени политическим дилетантом, организация им забастовок и митингов после «Кровавого воскресенья» 1905 года положила начало его политической популярности. Совершив в 1907 году побег из ссылки в Сибири, он поселился сначала во Франции и Испании, а затем, после депортации, в Нью-Йорке. Когда разразилась Февральская революция, он поспешно покинул свою квартиру в Бронксе, чтобы вернуться в Россию и связать свою судьбу с большевиками. В то время как неврастенический Ленин все еще боялся выходить из подполья, Троцкий постепенно начинал олицетворять собой большевистское руководство. Луиза Брайант, увидев его выступление на Всероссийском демократическом совещании, нашла его «похожим на Марата». Он выступал желчно, «дьявольски страстно», он «всколыхнул участников совещания, словно сильный ветер – высокую траву». Ни один другой оратор не создавал «такого ажиотажа» и не провоцировал «такой ненависти одними только своими репликами»; он умел подбирать страстные, «язвительные выражения», сохраняя при этом холодную голову
{868}.
25 сентября Троцкий подтвердил свою популярность, избравшись председателем Петроградского Совета, в котором у большевиков теперь было большинство. Арно Дош-Флеро находился в Смольном институте и стал свидетелем митинга, организованного в большом актовом зале этого бывшего учебного заведения для барышень: «За исключением небольшой группы рабочих, зал был заполнен солдатами – крупными, бородатыми, белокурыми крестьянами с севера России, которые дезертировали с Рижского фронта. На сцене была дюжина чернявых людей с лицами фанатиков, облаченных в черные кожаные галифе и куртки, какие носят курьеры-мотоциклисты в армии. Возвышаясь над залом, они явно контрастировали своими черными волосами и черной одеждой с тысячью светлых, цвета соломы, голов»
{869}.
Как отметил Арно Дош-Флеро, черные кожанки стали повсеместной формой одежды у большевиков. Троцкий тоже носил такую – она превратилась в его отличительный знак, его визитную карточку. Как и Луиза Брайант, Арно Дош-Флеро слышал полную агрессии, резкую речь Троцкого, когда тот заявил на митинге в Смольном, что русская революция приближается к тому моменту, где была Французская революция, «когда якобинцы поставили гильотину». Узнав, что Троцкого в тот день избрали председателем Петросовета, Арно Дош-Флеро, согласно его воспоминаниям, в тот момент почувствовал «уверенность в том, что большевистская революция победит»
{870}. Лейтон Роджерс также отметил силу риторики Троцкого: «Этот человек, Троцкий, он просто король агитаторов: он способен вызвать волнения даже на кладбище». Лейтон Роджерс стал свидетелем выступления Троцкого рядом с особняком Кшесинской и был взволнован «диким взглядом его кошачьих глаз с нервным тиком». Троцкий говорил с «энтузиазмом и напором фанатика, не способного поспевать за своими идеями и не стремящегося к достоверности»
{871}.
Лейтон Роджерс достаточно хорошо знал русский язык, и он мог без проблем понимать уже знакомую ему напыщенную большевистскую риторику Троцкого. По мнению Роджерса, речь Троцкого сводилась к тем крикливым, демагогическим фразам, которые он иронически перефразировал в своем дневнике следующим образом: «Товарищи, через несколько недель, через неделю, через несколько дней мы избавимся от нашего рабства, навязанного нам капиталистическим правительством Керенского, инструмента английских и французских империалистов, и вырвем власть из его рук. Мы сделаем это для вас, чтобы вы смогли стать свободными людьми, для чего и была необходима революция. Вы должны поддержать Совет, потому что мы дадим вам: во-первых, мир, во-вторых, хлеб, в-третьих, землю. Да, мы заберем всю землю у богатых и разделим ее между крестьянами; мои друзья на заводах, мы сократим часы работы до четырех и удвоим ту зарплату, которую вы теперь получаете. И вы увидите, что преступники старого режима и самодержавного правительства Керенского будут наказаны, наряду с имущими капиталистами, которые поработили вас и крестьян. Поддержите нас, товарищи, присоедините свои голоса к нашей борьбе лозунгами: «Да здравствует международный пролетариат и русская революция!», «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», «Вам нечего терять, кроме своих цепей!».
