Он нашел Малютку в том же коридоре у входа. Юджин лежал, положив под голову широкий приклад плазмомета, и горланил песни. Трупов в коридоре не было, только светлый пол у стены был испачкан засохшей кровью. Малютка увидел Роберта и перестал петь.
— Не дуйся, сволочь! Ну, было и было! Затмение какое-то нашло, себя не помнил. Тошно одному, — пожаловался он. — Садись, вместе поскучаем. Эта сволочь вообще не показывается и не отвечает. Наверное, рацию выключил.
Роберт понял, что Малютка имеет в виду Витторио Мариньо, но промолчал. Когда он вышел из своего убежища, коридор был залит водой, вытекавшей из-под соседней двери. За дверью оказалась ванная комната. Одна ванна была полна до краев, а зеленоватая вода с тихим плеском все лилась тонкой струей из открытого крана и бежала на пол. Роберт закрыл кран, еще раз взглянул на лежавшего в ванне лицом вниз Витторио Мариньо, и вышел в коридор.
Так они скучали очень долго. Друг с другом они почти не разговаривали — Малютка без конца вопил песни, а Роберт просто сидел, равнодушно глядя в потолок. Наконец, когда Малютка в седьмой или восьмой раз затянул: «Какие ножки у милой Пегги», — Роберт предложил сходить в пищеблок. Они отлично поели, перебрав все блюда, и Юджин долго сокрушался из-за отсутствия выпивки. А потом они вернулись в коридор и заснули, потому что делать было больше нечего.
И Роберту приснился чудесный цветной сон, правда, неприятно кончившийся. Ему снилось, что он и Гедда идут по ярко освещенному просторному коридору, на стенах которого расцветают, переплетаются, вспыхивают и гаснут сказочно красивые разноцветные узоры, даже не идут, а летят, потому что ноги остаются неподвижными, а стены все скользят и скользят мимо… И вдали, за хороводом неясных узоров, смутно проступают контуры чего-то непонятного, но очень доброго и красивого, потому что оттуда так и веет лаской. Из стены, из разноцветья узоров, выплывает Софи, окутанная розовым облаком, и тепло улыбается бледными губами. И все очень хорошо и спокойно, только внезапно его начинает тревожить какой-то лязг за спиной. Он хочет обернуться и не может, как это часто бывает во сне, а непонятные контуры впереди вдруг превращаются в низкую белую ванну с зеленоватой водой, в которой плавают черные волосы Витторио Мариньо. Гедда удивленно смотрит на него, вместо Софи рядом с Геддой стоит Вирджиния, на ноге ее синяки. И вот они остаются вдвоем — он и Вирджиния… Лязг усиливается… Он наконец с трудом поворачивает голову и видит, что за ним по пятам сам собой ползет по полу стальной ящик.
На этом он проснулся и недоуменно уставился на Малютку, который громко лязгал затвором разобранного плазмомета.
— Ты чего, Юджин? — хрипло спросил Роберт, медленно возвращаясь к действительности.
— Все хоть занятие! — ответил Малютка, любовно рассматривая аккуратно разложенные детали автомата и плазмометов.
Не надо было слыть большим знатоком символики фрейдизма, чтобы понять смысл этого сна.
На следующий день Малютка перестал распевать песни. Он замкнулся в себе, только иногда бормотал: «Ах, сволочи!» — и опять умолкал, никак не реагируя на вопросы Роберта. Потом Роберт все-таки уговорил его вновь пойти в пищеблок, и здесь-то их и застало невеселое сообщение Луиса Мариньо.
Они просидели в пищеблоке еще часа два, потому что уходить им совсем не хотелось. Они сидели и молчали.
— Пошли! — наконец сказал Малютка, поднимаясь из-за стола. — Скоро подчалят.
Они вышли в коридор, и Малютка вдруг вспомнил о Витторио.
— А этот что, отсидеться вздумал?
— Он в ванной, — кратко ответил Роберт.
— Моется, что ли? — не понял Малютка.
— Погрузился с головой. Давно уже.
— Понятно… — оторопело сказал Малютка. — Значит, решил, как папаша…
Антонио Мариньо тоже в свое время выбрал такой способ самоубийства.
Они подошли к щиту, навсегда отрезавшему их от привычного мира, и сели.
«Жил на свете такой парень, Роберт Гриссом. Родителей его прогнали с Земли коммунисты, отца убили коммунисты, и мама решила умереть тоже из-за коммунистов. Как вы думаете, мог ли этот парень любить коммунистов? И вот Роберт Гриссом подрос, взял в руки автомат и решил бороться с ними. Но коммунисты были очень хитры и поймали Роберта Гриссома в ловушку. Как вы думаете, должен ли он убить хотя бы одного из них, если будет такая возможность, или ему лучше безропотно дать себя схватить, перенести все побои и валяться в ногах, вымаливая пощаду, как хочет сделать один храбрый парень Юджин? То-то и оно! — Роберт вздохнул. — Нет у Роберта Гриссома иного выхода, кроме как перегрызть одному из них горло, а потом пусть стреляют!»
Он принял решение и почти успокоился.
— Послушай, Юджин, ты был доволен жизнью?
— А что! — подумав, ответил Малютка. — И пил вдоволь, и морды бил в свое удовольствие, и девочек очень уважал. Не обижал их невниманием.
— Зачем же ты тогда стал налетчиком? Красных ненавидел?
Малютка пожал плечами:
— А по мне хоть красные, хоть синие, хоть коммунисты, хоть дантисты. Мне чихать на это!
— Зачем же ты здесь?
— Машину водить приятно. И с пушками баловаться люблю. Налетел, разгромил и смылся!
«Вот оно что! — Роберт был озадачен. — Значит, и Малютке нет никакого дела до коммунистической тирании! В коммунистах он видит не врагов, а просто объект для развлечения. Ну-ка, припомним. Как это?… Выход наружу деструктивного влечения к самоуничтожению, перенос этого влечения с собственного „я“ — в данном случае, на коммунистические станции. Жаль, что знания эти отрывочные пропадут для меня вместе со смертью. Мир-то очень интересен… Значит, вот почему Малютка может спокойно поднять руки вверх. Ему легче».
— А если бы тебя отпустили, Юджин, что бы ты делал? Вернулся на Базу?
— Чего привязался? Откуда я знаю! Может, и вернулся бы, а может, и нет. Да и кто отпустит?
— Ну а если бы не вернулся, чем бы стал заниматься? — не отставал Роберт.
— Слушай, отвяжись, сволочь! — рассердился Малютка. — Слонов бы разводил, видал таких зверюг на картинках?
— А серьезно?
— Ладно, — сдался Юджин. — Пытай перед смертью, черт с тобой! Только я и сам не знаю… Все как-то не до того было. — Он поскреб здоровенной лапой в рыжих волосах, потер заросший такой же рыжей щетиной массивный подбородок. — Наверное, попросился бы машину водить. Машины у них хорошие. Или дрался бы с какими-нибудь мятежниками.
— За коммунистов? — прищурился Роберт.
— Я ж тебе толкую, сволочь, что все равно мне, коммунисты они или нет. Главное — тарахтелка в руках, враг перед тобой и — бах-бах! — поехали!
Они немного помолчали, погруженные в свои мысли.
— Так, — Малютка посмотрел на часы. — Если это патруль, то они должны уже…
Станция содрогнулась от резкого толчка, и Малютка прикусил язык. Роберт больно ударился затылком о стену.
